Книга Шехерезада - Энтони О'Нил

Хамид был членом фитьяна, полувоенной организации богатых молодых людей в Хорасане, считавших труд унизительным и готовых на все — вандализм, убийство, проституцию, — лишь бы прогнать демонов обывательства. Один из его наставников, влиятельный в преступном мире Худай Намах, сказал лучше всех: «В своей жизни я много страдал, однако хуже скуки ничего не видал». Но нескончаемая погоня за новыми впечатлениями неизбежно приносила все более жалкие результаты, и когда Фадль аль-Бармаки прибыл для обучения аббасии — хорасанской армии, которую Гарун впоследствии заподозрил в мятежных настроениях, — притягательность военных приключений и трофейных добыч на границах оказалась непреодолимой. Многие члены фитьяна в свободное время оттачивали боевые искусства, втайне мечтая использовать их в настоящих боях, и Хамид усовершенствовал мастерство лучника до такой степени, что его признали возможным кандидатом на службу в намале — элитном отряде лучников Гаруна, которые рыскали по всему халифату, вызывая молодых людей на соперничество. Впрочем, при всех своих прирожденных способностях и самоуверенности Хамид наряду со многими членами фитьяна постыдно спасовал в бою, едва выпустив единственную стрелу, и остался в живых исключительно потому, что искусно прикинулся мертвым, а дальше выживал благодаря впечатляющей внешности и умению убеждать.

Пристрастие членов фитьяна к наркотикам было больше декларативным, чем истинным, но в зловонных византийских тюрьмах Хамид получил исчерпывающее представление о листьях и стеблях конопли, источника гашиша, которые шуршат и трепещут даже в безветрие, растут вокруг могил, возвращают к жизни мертвецов, а съеденные, превращают соломенную подстилку в волшебный ковер. Позже в Индиях обнаружил такие богатые заросли, что деревенские сборщики урожая просто брели по полям, собирая налипшую на себя смолу. Поначалу использовал наркотик по прямому предназначению — для успокоения нервов перед ограблением того или иного дома, — но чем дольше его принимал, тем яснее становилась цель. Окончательно освоившись с ролью убийцы, начал переходить от одного небывало жестокого дела к другому, глядя на происходящее тремя несфокусированными глазами, навсегда утратив понятие о реальности и ее последствиях, ограждаясь от самоубийственных аспектов собственной природы неким фильтром, огорчаясь лишь непосредственными препятствиями и второстепенными заботами. Научился бороться с паранойей с помощью простого выжатого сока, обретая возможность самостоятельно распоряжаться течением времени. Великолепное место — дворец в каморке. Без травки даже не знал бы, что такое бывает.

В данный момент он, жуя и склонившись над Шехерезадой, смотрел на ее закрытые глаза, стараясь проникнуть в сны. Ждал неизменно ей свойственного спокойствия, но глазные яблоки под сомкнутыми атласными веками вдруг задвигались, беспокойно вращаясь. В изумлении отскочив, он смотрел, как она нервно облизывала нижнюю губу, морщила тонкие брови, будто реагируя на его собственную тревогу, как пульсировала изящная гортань, без конца совершая глотательные движения. Прозвучал протестующий стон. Он вспомнил свои ночные кошмары с ее мучительным неизменным — присутствием, и чем сильней она дергалась, тем нестерпимее становилась догадка, что ей грозит опасность во сне, когда она совсем беззащитна. Нахлынуло невыносимо болезненное сострадание, порожденное жалостью к самому себе. Поэтому он с такой же решимостью, с какой боролся с приступами паранойи, резко встряхнул ее, причиняя боль той, которая заставляла его страдать.

Она отреагировала неожиданно, словно даже в дремоте предчувствовала, что он сделает, — открыла глаза и сразу спросила:

— Зачем ты меня разбудил, Хамид?

— Тебе страшный сон снился, — объяснил он, шарахнувшись как от огня.

— Ты уверен, Хамид? — уточнила она, как ни странно, с обидой.

Он не знал, что ответить.

Она села, сдержала зевок, не подав ни единого признака, что когда-нибудь хоть на секунду теряла контроль над собой, и объяснила потягиваясь:

— Сны — единственное мое царство. Я им позволяю уносить меня куда вздумается. Даже в кошмары.

— Значит, тебе снился кошмар?

Она не дала прямого ответа.

— Тебе сны когда-нибудь снятся, Хамид?

— Не твое дело.

— Твое царство замкнуто в стенах?

— Мое царство…

«Вовсе не мое», — хотел сказать он, со скрежетом перемалывая зубами травяную смолу.

Она задумалась.

— Я три года искала прибежища в снах. Каждую ночь сдавалась на милость царя, каждое утро видела в солнце спасителя, возвещающего окончание напряженных трудов и стараний развлечь и отвлечь мужа. Понимала, что доживаю до очередного рассвета. Разве удивительно, что я люблю солнце, Хамид?

— Оно и без тебя будет вставать, — многозначительно заметил он.

Она снова откинулась на подушки:

— Я спала в его лучах, но отдых никогда не мог сравниться с моими снами. Именно они пронесли меня через все те ужасные годы. И все время мне снился герой, мужчина, который избавил бы меня от страха… Пожалуй, в снах он стал реальней любого мужчины из моей реальной жизни. Настолько реальным, что я пробовала связаться с ним, вставляла обрывки снов в свои слова, которые забрасывала, как рыболовную леску, в надежде, что он сам увидит меня во сне, ответит, придет и спасет меня. Он так и не пришел.

— Но ты все-таки выжила.

Она улыбнулась, угадывая его мысли:

— Вот именно. Он не явился во плоти и крови и все-таки разве не вселил в меня свой дух? Разве я, сама того не зная, не вплетала его в ткань своих сказок, в характер своих персонажей, которым он давал жизнь? Царевич Ахмед, Нур ад-Дин, Синдбад — разве они скроены не по его образцу, раздробленному на тысячи осколков? Разве нельзя сказать, что мой воображаемый спаситель, таинственный князь, действительно откликался на мой призыв, исправлял мои речи и посылал обратно, наполнял мои фантазии своей спасительной силой? Он помог мне вынести все мучения, Хамид. Разве нельзя сказать, что, в конце концов, он пленил царя и спас меня от казни? Разве я не обязана ему всем, что имею? Ты слышал мои рассказы, Хамид?

Он тяжело сглотнул и просто ответил:

— Я бывал в Индиях.

— Они тебе понравились, Хамид? Некоторые должны были понравиться. Какие?

Неприятный вопрос.

— Я особенно люблю волшебные сказки, — ответила она за него. — Хотя тебе должно быть известно, как трудно импровизировать и постоянно их связывать. Ты наверняка понимаешь, как я боялась в минуты черного отчаяния, что вдохновение меня покинет, оставив абсолютно беспомощной. Но мой герой всегда был рядом, направляя меня. Когда я вызывала его из своих снов и описывала одно из множества лиц, рассказ словно по волшебству слетал с моих губ, облачая его в подобающие одежды, освещая перед ним дорогу, ведя по городам и весям, населяя окружающий его мир другими, не похожими на него персонажами, подсказывая события, перипетии, в которых подвергались испытанию его таланты, прославлялась храбрость и изобретательность. Понимаешь, Хамид, как это для меня было важно?