Книга Чужие страсти - Эйлин Гудж

Лайла выглядела удивленной, потому что не ожидала, что Карим так хорошо знаком с христианством, и он, заметив это, с улыбкой пояснил:

— Кроме того, что я мусульманин, я еще и ученый. Я знаю об Иуде Искариоте, поскольку изучал другие религии. Он был апостолом, предавшим Христа.

— Точно так же произошло и у нас с Абигейл, — сказала Лайла. — Все годы, пока я росла, ее мать, Розали, работала у нас в доме, и они с Абби стали частью нашей семьи. Родной сестры у меня никогда не было, поэтому я относилась к Абби как к сестре. Как-то, совершенно неожиданно для всех, моя мать обвинила Розали в воровстве, после чего они в одночасье уехали. Мое преступление состояло в том, что я не могла решить, кому мне верить, а потом стало слишком поздно.

— Сколько лет вам было тогда?

— Достаточно, чтобы уже соображать. — Застарелое чувство вины словно ножом кольнуло Лайлу. — Мне было так стыдно, что я даже не могла написать Абби и рассказать ей, как сожалею о случившемся. И чем больше проходило времени, тем труднее было взяться за письмо. А теперь и вовсе не стоит.

— Поздно сказать ей, что вы сожалеете о том, что произошло? Или ей поздно простить вас?

— И то и другое. — Лайла тяжело вздохнула. — Трудно начинать разговор о своей вине, если заранее знаешь, что твои извинения не будут приняты. Я пробовала. И у меня, скажем так, получилось не очень гладко.

Некоторое время Карим молчал, и в морозном воздухе был виден только густой пар от его дыхания.

— Простить бывает очень трудно, — наконец произнес он. — Я думаю, что для этого требуется верить в искренность другой стороны.

Лайла задумалась. Действительно ли она была убедительна и предоставила Абигейл возможность простить ее? В тот единственный раз, когда она извинилась перед ней, слова ее могли звучать не совсем искренне, особенно если учесть сложившуюся ситуацию. Да и Вон точно заметил, что произносились они в тот момент, когда это выглядело как шаг для решения корыстных задач Лайлы. С другой стороны, Абигейл тоже не попыталась облегчить ей эту задачу. Зная, как она подавлена, Абигейл вполне могла бы продемонстрировать хоть каплю сочувствия. Неужели Лайла к этому времени еще недостаточно настрадалась?

Внезапно с тяжело прогнувшейся ветки на тропинку с глухим звуком сорвался большой ком снега, вспугнув птиц, которые какофонией своих сварливых криков разорвали кафедральную тишину леса. Карим утоптал рыхлый снег на засыпанной тропинке, и они пошли дальше.

Когда они поднялись на вершину холма, Лайла увидела елку. Идеальное дерево! Орегонская ель, не большая и не маленькая, с густыми ветвями, образующими правильную коническую форму. Через минуту уже раздавался визг бензопилы, эхом разносившийся по всему лесу. Деревцо было молодое, поэтому спилить его удалось без особого труда. Карим связал ветки бечевкой, и они вдвоем потащили елку вниз по склону, держа ее с разных концов.

Вернувшись домой, он нашел в гараже старую подставку для елки и помог Лайле ее установить. Когда дерево, втиснувшись в угол гостиной, наконец оказалось на своем месте, они отступили назад, чтобы полюбоваться зеленой красавицей. Лайла повернулась к Кариму и с улыбкой произнесла:

— Я чувствую себя несколько странно: приходится благодарить мусульманина за то, что он вернул мне дух Рождества. Поэтому, скажем так, я перед вами в долгу. Спасибо.

— Пожалуйста. Не стоит благодарности. — Он накрыл ладонью ее руку, словно желая усилить действие своих слов, и, хотя прикосновение это было легким и совсем не предосудительным, по телу Лайлы пробежала дрожь. Как будто Карим прикоснулся к голому телу. Она медленно отодвинулась и, отвернувшись от него, снова перевела взгляд на елку.

— Теперь все, что ей нужно, — это украшения. Думаю, понадобятся какие-нибудь красивые лампочки и, возможно, несколько прозрачных стеклянных шаров, — сказала Лайла. — Жаль, что у меня не осталось моих старых елочных украшений. Боюсь, что они где-то потерялись во время всей этой суеты, связанной с переездом.

— Магазин на Мейн-стрит открыт и по воскресеньям, — сообщил Карим. — Когда я там был в последний раз, у них в продаже были елочные украшения. Если хотите, я могу отвезти вас туда.

Предложение было заманчивым, но Лайла решила отказаться. Он уже и так столько сделал для нее. К тому же она понимала, что ей нужно побыть какое-то время одной, чтобы улеглись те новые — и нежелательные — чувства, которые разбудил в ней Карим. Другими словами, прежде чем она снова рискнет с ним куда-то пойти, ей следует хорошенько поразмыслить.

— Спасибо за ваше предложение. Но мне еще нужно здесь кое-что сделать, — соврала она.

Когда Карим ушел, Лайла со стоном рухнула на диван. К ней вернулось ощущение Рождества, да еще и с эмоциями, которые, как она считала, были похоронены вместе с Гордоном, — желанием заниматься любовью и необходимостью чувствовать себя желанной. И что прикажете делать с этими чувствами, которые сейчас были столь же уместны, как цветы на поминках? Особенно после того, как стало очевидно, что возникли они не только с ее стороны.

Нил сдвинул горячий панини[76] на бумажную тарелку Не поднимая глаз на очередь, он спросил у следующего клиента:

— Что желаете?

— Маленькую диетическую колу, — ответил девичий голос.

Голос показался ему знакомым, и, подняв голову, чтобы отдать покупателю его панини, Нил увидел перед собой Фебу Уиттакер. Соседку по дому, если можно так выразиться. С момента их короткого представления друг другу он только иногда мельком видел ее, когда она уезжала в школу на классическом «мерседесе»-купе ее отца, за рулем которого сидел сам доктор Уиттакер, либо ехала куда-то сама на своей собственной красной «джетте». (Не то чтобы он специально следил за ней, но, когда живешь над гаражом, трудно не заметить все выезды и приезды семейных автомобилей.) Сейчас у него наконец появилась возможность рассмотреть ее более детально. Вблизи оказалось, что Феба очень худая — девочка-щепка, которая выглядела так, как будто она месяцами не видела приличной еды, да и одета была более чем странно — словно только что вернулась с шоссе, вдоль которого собирала мусор. Он бы в жизни не догадался, что ее родители — люди обеспеченные, если бы его мать не работала у них.

При этой мысли Нил почувствовал внутреннюю дрожь, как бывало всегда, когда ему напоминали, что он больше не является представителем привилегированной семьи. Но он все равно улыбнулся Фебе, полностью отдавая себе отчет, что только благодаря ее родителям у них с матерью сегодня есть крыша над головой.

— Я не знал, что ты питаешься здесь, — сказал Нил и тут же подумал: «До чего тупо». Но в этот момент ничего другого на ум не пришло.

— А я не знала, что ты здесь работаешь, — ответила Феба, хмуро глядя на него через прилавок своими неулыбчивыми глазами.