Книга Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Читатель должен понимать, что подобные развлечения и экскурсии длились недолго и проходили с большими промежутками в течение двух лет. Я не пренебрегала своей работой в больнице; главным образом оттого, что у меня было так много других тем для раздумий, я не считала привычный порядок нашей провинциальной жизни однообразным.

Но чтобы порадовать персонал нашей больницы, который начал проявлять беспокойство и неудовлетворение от незаметной нудной работы, я попросила, чтобы наша часть была переведена на фронт, а тем временем организовала мобильное подразделение, которое послала на фронт в Двинск, расположенный приблизительно в семидесяти пяти милях от Пскова.

Работа этого меньшего подразделения шла главным образом в окопах, но было необходимо, чтобы у него в городе было место, где могли бы оставаться тяжело раненные солдаты до их отправки в наш псковский госпиталь. Связь между Двинском и госпиталем осуществлял санитарный поезд, который носил мое имя и над которым я обладала всей полнотой власти.

Зимой 1916 года я поехала в Двинск и нашла здание для нашего подразделения. Впервые после 1914 года я попала на фронт и была удивлена происшедшими переменами. Они были во всем, начиная с солдатских лиц и кончая сложными сооружениями, которых требовало ведение окопной войны. Казалось, будто эти сооружения были крепостями, построенными для постоянного проживания. Город стоял наполовину в руинах из-за налетов аэропланов; он был ужасающе грязен. Солдаты были немолоды и не выглядели бравыми, а, наоборот, несчастными и оборванными, казалось, они даже уменьшились в росте. Нигде не было слышно ни песни, ни смеха. Все было серо, уныло и тягостно.

В тот день, когда наше подразделение начало свою работу, я отправилась в окопы с медсестрами и работала с ними целый день. Полученные мною впечатления были ужасны. Жаль было видеть этих бедных мужиков, неделями сидящих в грязи и холоде, не зная ни того, какую позицию они занимают, ни даже того, чего от них ждут. Ясно было, что они уже сыты по горло войной, не понимают и ничего не хотят в ней понимать. Они стали настолько равнодушны, что, когда немецкие самолеты кружили над ними, ни один из них не поднял головы.

Так я несколько раз приезжала на фронт и с каждым разом расстраивалась все больше.

Принцесса Люсьен Мюрат, с которой я познакомилась в Париже, несмотря на все трудности, каким-то образом приехала в Россию, чтобы самой увидеть те условия, в которых мы воюем. По моему приглашению она приехала в Псков. Было странно слышать ее оживленную французскую речь в этой провинциальной обстановке. Ей было все интересно, и на нее большое впечатление произвело мое новое, более серьезное отношение к жизни. (Странно говорить, но эта живая парижанка, которая никогда хорошо меня не знала, была единственным человеком, который заметил эту перемену во мне; моя семья не заметила.)

На следующий день после приезда Люси я отвезла ее в Двинск в открытом автомобиле. Было очень холодно, и вести машину было трудно из-за снега, но мы благополучно добрались до места назначения. Ночь мы провели в купе железнодорожного вагона. Местные чиновники пришли туда засвидетельствовать нам свое почтение. Мы были на самой передовой линии огня, и моей гостье очень хотелось пережить какое-нибудь захватывающее приключение, но ни в тот вечер, ни на следующий день, когда мы пошли в окопы, не раздалось ни выстрела. И не прилетел ни один вражеский самолет. Принцесса казалась разочарованной таким неэффектным приемом.

Она уже была в течение какого-то времени в Петрограде и рассказала мне все слухи, которые там бродили. Помимо других впечатлений, движимая любопытством, она искала встречи с Распутиным и была поражена силой его взгляда, внушающей благоговейный страх.

Я помню, меня очень удивил факт, что кто-то стал бы искать встречи с Распутиным. Я очень много слышала о нем, но ни отец, ни брат, ни я никогда не видели его. Мы просто презирали его, и я не могла понять в то время, как образованная женщина может позволить, чтобы ее представляли ему, или искать его общества. До самой своей смерти он был всегда окружен группой возбужденных, истеричных женщин, над которыми имел, как говорили, необъяснимую власть.

Я придавала мало значения всем этим толкам; временами они казались мне фантастическими. Его влияние на императрицу, мне казалось, было их личным делом; оно объяснялось ее постоянной тревогой о здоровье царевича и ее верой в то, что только Распутин может помочь ему.

Но слова принцессы Мюрат, видимо, облекли в определенную форму все известные мне слухи и сплетни, не имеющие серьезного значения. Передо мной была принцесса, иностранка, и хотя, может быть, излишне непоседливая, но здравомыслящая, беспристрастно наблюдающая за событиями в России со стороны. И она, очевидно, совершенно всерьез считала, что влияние Распутина на императрицу – а через нее и на дело в государстве – было реальным, решающим фактором на все события в стране. Я была потрясена.

Глава 21

Отступление

К концу весны 1916 года я так устала и ослабла от постоянных приступов плеврита, что доктор Тишин настоял на моем отдыхе. О длительной поездке, скажем в Крым или на Кавказ, не могло быть и речи. Было устроено так, чтобы я поехала с отцом Михаилом в монастырь, находившийся приблизительно в двадцати милях от Пскова, который он эвакуировал прошлым летом из-за угрозы немецкого наступления. Сам отец Михаил, правда, медленно, но выздоравливал после периодически повторяющихся приступов рожи. Он нуждался в перемене обстановки так же, как и я, и жаждал вернуться к своему уединению.

За стенами монастыря на его территории я выбрала себе небольшой домик.

Отец Михаил поселился в собственном маленьком домике с личной часовней, построенной тетей Эллой специально для него и его друга отца Габриэля, ныне умершего. Раз в неделю из Пскова приходила машина, чтобы отвезти меня в город.

Я вспоминаю несколько недель, проведенных в том маленьком доме, с чувством огромного удовлетворения. В домике было два этажа, и на каждом лишь по одной комнате. Я жила на первом этаже, служанка наверху, а единственным постоянным спутником была собака, которую подарил мне Дмитрий и которая была со мной на протяжении всей войны.

Монастырь XIII века стоял посреди старого соснового бора и был окружен широкой низкой стеной, по углам которой стояли круглые башни с зелеными островерхими крышами. Затерянный в лесу, стоящий вдалеке от всякого жилья, он был бедный и скромный. Монахов было очень немного. Молчаливые, угрюмые, совершенно необразованные, они ходили в изношенных рясах, а длинные нечесаные волосы болтались по спине. Их день проходил между бесконечными богослужениями и работой в поле.

Целыми днями я бродила со своей собакой по девственному лесу среди огромных сосен. Я часами могла сидеть на каком-нибудь пне и вдыхать аромат хвои или, лежа в траве у ручья, лениво следить за проплывающими по небу облаками. Иногда я брала с собой книгу, но редко открывала ее.

В глубине леса был спокойный глубокий пруд, питавшийся от родников. Обычно я ходила туда купаться. В лесу было так тихо, что не было слышно никаких звуков, кроме плеска воды в пруду. На берегу, охраняя мою одежду, сидела собака и блестящими глазами наблюдала за каждым моим движением.