Книга Великие Цезари. Творцы Римской Империи - Александр Петряков

А прощенный диктатором «по желанию сената, этого великого оплота государства» Марцелл по пути в Рим был убит своим приятелем Публием Магием Килоном. Как версию можно выдвинуть предположение, что Килон был Цезарем подкуплен и выполнил роль наемного убийцы. Но это уже никак не могло повлиять на имидж Гая Юлия как милосердного и великодушного правителя.

Так что заговорщики не приняли в свои ряды великого оратора, певшего дифирамбы тирану за его мнимое милосердие и великие победы.

Но сами-то они, что называется, не видели дальше собственного носа, и реальной программы действий по восстановлению желанного республиканского строя у них не было. Поэтому прав был Цицерон, когда уже после убийства Цезаря писал Аттику, что «мартовские иды не дали нам ничего, кроме радости отмщения» и что заговорщики «проявили отвагу мужей, разум же, верь мне, детей».

Итак, накануне мартовских ид в патрицианских домах собирались недовольные сенаторы и жаловались друг другу на свою судьбу, перечисляли обиды и растравливали разговорами старые раны. Им казалось, что у них нет никакого будущего – все уже заранее расписано диктатором на годы вперед и высшая власть окончательно и бесповоротно ускользала от высшего сословия. Основной мотив – нечем жить. История как бы останавливалась, и им не оставалось ничего иного, как сыграть ва-банк и вернуть свои прежние привычки и образ жизни.

Но есть тут какая-то странность. Всем было известно, что диктатор собирается на войну, причем, по его прикидкам, кампания должна была продлиться три года, и ее результаты необязательно могли быть победоносными, так что будущее все же сулило оппозиции желанные перемены. Так почему же все-таки они решились на убийство за три дня до его отъезда, ведь в его отсутствие можно было с большим вероятностным успехом делать свое дело по реставрации своих попранных прав и свобод? Сыграла ли тут роковую роль пресловутая версия о том, что именно в мартовские иды на заседании сената Цезарь нацепит на себя корону, поверив Сивиллиным книгам? Или они опасались, что кое-кому из них надо будет оставить теплые римские дома и идти в неведомую знойную глушь парфянских степей, где, подобно бедняге Крассу, придется сложить голову? Этот аргумент тоже, несомненно, следует учитывать, ибо войнами римское общество в то время было сыто по горло, и новая завоевательная кампания ну никак не вписывалась в общественное сознание тогдашнего Рима.

А что же сам диктатор? Ведь мог же он предполагать подобное, зная нравы своих соплеменников? Да и сам он в свое время активно и со знанием дела интриговал против законной власти и принимал участие в организации заговора Катилины. Хорошо знал он и римскую историю, читал, как погиб Ромул и как Брут покончил с царской властью. Как человек, обладавший чутьем и интуицией, помноженными на безошибочное логическое мышление, он, конечно же, ощущал сгущавшуюся вокруг себя атмосферу, однако практически ничего не делал ради своей безопасности. Ходил по Городу без охраны и был всякому доступен. Было ли это признаком равнодушия к собственной судьбе, как мы уже говорили, либо тонким расчетом, что на безоружного не подымется рука уважающего себя римлянина, сказать теперь трудно.

Ему неоднократно доносили, что против него плетутся нити заговора, но он на это никак не реагировал. Даже когда недвусмысленно дали понять, что среди злоумышленников и Брут, он ответил, тыча себе в грудь: «Брут еще повременит с этим телом». То есть был абсолютно уверен, что обласканный Брут, которому светило консульство, а в дальнейшем, быть может, и более радужные перспективы, не сможет от них отказаться ради химеры по имени Республика.

Цезарь, конечно, подозревал в недоброжелательстве и дурных помыслах многих, но наибольшие опасения, и не без оснований, вызывал у него Кассий – много сходных черт читал он в нем с предавшим его Лабиеном. Он как-то сказал своим свитским: «Как вы думаете, чего хочет Кассий? Мне не нравится его чрезвычайная бледность». При чем тут бледность? Иносказание или какой-то неизвестный нам признак недобрых мыслей, известный в античности?

Впрочем, диктатор видел, какие ничтожные люди его окружают, и полагал, что они не сумеют сплести смертельную интригу и найти ему замену. Кроме того, он верил в свою постоянную удачу, в свой гений, в свое божественное начало, не способных его покинуть ни при каких обстоятельствах. Так ему подсказывал его прежний опыт.

Глава XII. Мартовские иды

Накануне мартовских ид было явлено много знамений, говорящих о серьезных переменах в государстве и сулящих недоброе диктатору Цезарю. На форуме появлялись птицы, на небе вспыхивали зарницы, люди светились странным холодным огнем, не причинявшим им вреда; посвященные Богам лошади, вместе с Цезарем перешедшие Рубикон, отпущенные пастись на свободу, стали вдруг лить слезы и отказывались от пищи; в курию Помпея влетела птичка с лавровой веточкой в клюве, и была растерзана преследующей ее стаей. И тому подобное.

Древние с их мифологическим сознанием были суеверны, и приметы, знамения и гадания по внутренностям животных бывали порой важнее реальных дел, отменявшихся даже, если жрецам покажется, что потроха жертвенного животного сулят неудачу. Консул, к примеру, мог отменить заседание сената, если гаруспики сочтут этот день неблагоприятным для государственных дел и принятия законов, а полководец мог отменить запланированное сражение, если куриная печень окажется вдруг странноватого цвета.

Цезарь все это ни в грош не ставил и никогда не придавал гаданиям никакого значения. Не один раз гадатели советовали ему воздержаться от начала сражения по причине неблагоприятных признаков при жертвоприношении, но он никогда к выводам жрецов не прислушивался и полагался только на свой талант, логическое мышление и удачу.

Современные ученые говорят, что удача заложена в человеке чуть ли не на генетически-клеточном уровне. Есть люди, которым всегда и во всем везет, а есть неудачники, и таковы, дескать, они от природы. Приводится пример с мешком монет. Если, скажем, тысячу монет высыпать на пол, то окажется, что большая или меньшая часть ляжет «орлом». Эту часть складывают вновь в мешок и опять рассыпают, и так до того момента, когда останется всего лишь одна монета, упавшая «орлом». Выходит, что эта монета, одна из тысячи, всегда падала «орлом». В этом действительно нет никакой мистики, но если пометить эту монету и повторить опыт, то вполне может оказаться, что упавшей «орлом» будет уже другая счастливица. Так что удача никогда не упразднит случая.

Диктатор хоть и не верил в приметы, все же накануне рокового дня чувствовал какое-то непонятное томление и плохо спал. Ему снились странные сны, и об одном из них он всерьез задумался. Что бы это значило: будто бы он, как птица, летает над облаками, земные пределы едва видны, а потом вдруг оказывается в каких-то озаренных неземным светом чертогах, где сам Юпитер пожимает ему руку. Неужели его принимают в сонм бессмертных Богов? Ему стали приходить мысли о кратком уделе человека и вечной жизни среди обитателей Олимпа. Такие мысли томили и наводили на сердце печаль, и он все чаще стал приглушать тоску вином. Не раз в кругу друзей на пирушках он становился грустен и заводил несвойственные ему разговоры о бессмертии. Припоминал теории стоиков и перипатетиков, втягивая в эти беседы и своих приближенных, которые поначалу недоумевали, но в свете участившихся знамений стали поддерживать эти беседы, примечая, что диктатор стал каждый вечер напиваться, чего с ним никогда не случалось.