Книга Слово и "Дело" Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений - Павел Нерлер

Вспомнил О.М. и Ю. Юркун – на допросе 9 мая 1938 года, то есть тогда, когда О.М. уже и так сидел на Лубянке, о чем Юркун, конечно, не знал. Он охарактеризовал тринадцать членов «группы Лившица», в том числе и О.М., «активного участника контрреволюционных сборищ на квартире Лившица с 1928 г. В присутствии Н. Клюева, М. Кузьмина, К. Вагинова и меня, он вел антисоветскую агитацию, заявляя на притеснения цензуры и возмущался политикой советского правительства в отношении интеллигенции, которую, якобы, советская власть притесняет. Мандельштам в присутствии группы ‹…› читал свои контрреволюционные стихи»[356].

Фактически О.М. включили уже в фигуранты дела, о чем недвусмысленно свидетельствует и приложенный к обвинительному заключению по делу Лившица список: «Лица, проходящие по следственному делу № 35610–37 г.», составленный младшим лейтенантом Павловым[357]. В него вошли все упомянутые в протоколах лица, как живые, так и мертвые, разделенные на пять категорий: 1) «осужден», 2) «арестован», 3) «устанавливается», 4) «за границей» и 5) «умер». Имя О.М. открывает столбик фамилий осужденных, кроме него там еще Заболоцкий, Берзин, Корнилов, Беспамятнов, Майзель, Л. Гумилев и Горелов.

Но формулировка «числится за Москвой», служившая своего рода охранной грамотой для О.М. в Воронеже, теперь означала другое: числится за Москвой – Москвой и арестован. Его индивидуальное следственное дело 1938 года содержит немало следов если не скоординированности, то взаимоувязанности с трагическим групповым спектаклем, срежиссированным на берегах Невы.

Да и сама Москва едва ли была заповедником хотя бы и социалистической законности. Но как ни старался О.М. напоминать о себе своими полными то гнева, то отчаянья письмами в Союз писателей, в редакции журналов или отдельным литераторам, Москва как-то подзабыла о нем.

Репрессии против писателей между тем шли и здесь – и под весьма знакомыми девизами.

Довольно экзотический – украинский национализм. Его жертвой пал Владимир Нарбут, арестованный еще в октябре 1936 года и расстрелянный на Колыме.

А не хотите ли еще один право-троцкистский заговор и теракт против товарища Сталина? – Пожалуйста! Извольте! Аж целых два! Два бывших вожака пролетарской «Кузницы», разочаровавшихся в Совдепии из-за нэпа, – Владимир Кириллов и Михаил Герасимов – были арестованы под этой маркой (первый – в Пензе, 30 января, а второй совсем незадолго до возвращения О.М. – 16 мая 1937 года), оба были расстреляны 16 июля того же года[358].

Одним из первых в Москве – 4 ноября 1936 года – арестовали прозаика Михаила Карпова[359], давшего показания на Ивана Макарова, Василия Наседкина и Павла Васильева. Макаров якобы одобрил предложенную Бухариным директиву о физическом устранении Сталина, а исполнителем наметил П. Васильева, который через своего тестя, И.М. Гронского, мог бы добиться у Сталина аудиенции.

6 февраля 1937 года, даже без оформленного ордера, на улице арестовали Васильева, а 7 февраля – Макарова[360]. Их дела вел оперуполномоченный 9 отделения 4 отдела ГУГБ сержант госбезопасности С.Г. Павловский – из «молотобойцев» [361].

Михаила Карпова, Ивана Макарова, Павла Васильева и Ивана Васильева расстреляли 16 июля[362]. А 13 августа расстреляли еще двоих – Ивана Приблудного как еще одного «идеолога» теракта и Юрия (Георгия) Есенина как еще одного потенциального его «исполнителя»[363].

Приблудного взяли 31 марта 1937 года[364]. Его дело вел также Павловский. И хотя к 15 апреля следователь всё уже закончил, подписывать свое постановление-обвинение Приблудный отказался[365]. После этого два с половиной месяца ничего не происходило – до тех пор пока 27 июня показания на Приблудного не дал Юрий Есенин, сын Сергея Есенина: Приблудный-де побуждал его к теракту и к легальному бегству за границу[366].

Сергей Клычков был арестован 31 июля на даче в поселке Казуар, а расстрелян 8 октября 1937 года[367]. Ему шили и пришили участие в Трудовой крестьянской партии и как бы второе издание заговора писателей с целью убийства Сталина, причем идейным вдохновителем являлся Клычков, а исполнителем – Владимир Кириллов.

Уже после гибели Клычкова – соответственно, 26 и 28 октября – были арестованы Василий Наседкин, женатый на сестре С. Есенина, и Петр Орешин: обоих пристегнули к уже раскрытым заговорам и расстреляли 15 марта 1938 года[368]. В 1932 году Наседкин написал «упадочное и явно контрреволюционное» стихотворение «Буран», смысл которого, по его же словам, примерно таков:

Власть над народом захватили инородцы, которые попирают его национальные особенности. Русская культура уничтожена. Мы, русские, потеряли свою родину и отечество. Русская страна гибнет в результате политики инородцев.[369]

Тут приходится сказать, что одним из лейтмотивов протестной деятельности «крестьянских писателей», как в свое время и писателей-«сибиряков», были «еврейское засилье» и откровенный антисемитизм.

Если обобщать, то мы наблюдаем две очень схожие репрессивные кампании властей – разветвленные заговоры писателей с целью убийства Сталина: один – в Ленинграде, другой – в Москве, костяк ленинградской компании составили, условно говоря, переводчики-попутчики, а костяк московской – крестьянские писатели (тоже условно). Каждая из кампаний унесла десятки жертв, но ленинградская была всё же обильнее на них[370].