Книга Под сводами Дворца правосудия. Семь юридических коллизий во Франции XVI века - Павел Уваров

Луи Деспорта из Шампани «использовал» прокурор Брюше, на чьей племяннице он был женат. Точно так же Гужон был «использован» прокурором Фейдо, выдавшим за него свою дочь. На примере Деспорта Паскье показывает, что,

оставаясь некоторое время [ «на подхвате»] у прокурора, он стал таким искушенным практиком, что… его брат, сам бывший к тому времени адвокатом Парламента, посоветовал ему изучать право в университете. Вернувшись во Дворец уже адвокатом, Деспорт повел дела столь хорошо, что основал процветающий дом и стал впоследствии королевским адвокатом.

Но первым успехом, положившим начало его продвижению, он был обязан своей практике у прокурора Брюше. И далее следует обобщение Паскье:

Я заметил, и прошу вас это запомнить, что многие становились знаменитыми адвокатами через знакомства и брачные союзы с прокурорами, и это более надежно, чем фавор советников, королевских людей или президентов, по крайней мере если у них самих есть некоторые способности, ибо великие адвокаты продвигаются самостоятельно[370].

Действительно, адвокаты во многом зависели от прокуроров. Напомню замечание, сделанное в XVII веке Л. Бушелем по поводу Шарля Дюмулена в числе других адвокатов:

Мы знаем Дюмулена, Ребюссю, Дорена — адвокатов Парижского парламента, в котором прокуроры выставили их немыми идиотами, хотя их ученые писания вызывали затем восхищение всего мира[371].

И адвокаты давно осознали эту истину, что показывает завещание Жана Ле Пилёра, небогатого и многодетного адвоката.

Но любопытно, что Паскье, превосходно понимая важность «практики» и «практиков», старается не слишком распространяться о прокурорах. Несмотря на общность целей, общее участие в забастовке и многочисленные личные связи, «адвокатскому сословию» важно было дистанцироваться от «практиков», чтобы угнаться за «дворянством мантии».

В рассуждениях о «своих» и «чужих» Паскье проводит и другую границу: между практикующими адвокатами и учеными юристами. Образование и эрудиция — несомненный козырь адвокатов, и их любовь к университетской alma mater всячески подчеркивалась (вспомним славу Жана Бушара, выступившего на стороне университета в 1518 году). Сам Паскье торжественно отказался от гонорара, предложенного ему университетом за выступление на процессе против иезуитов. Однако из университетских преподавателей получались плохие адвокаты. «Придя во Дворец, сколь бы учены они ни были, они не попадали в число лучших. Так, Жан Пужуаз был великолепен на своих занятиях, но вовсе не был таковым в судебных выступлениях, а порой выглядел даже смешным, что происходило, на мой взгляд, по двум причинам. Одна из них заключалась в том, что он всегда хотел показать свою ученость, в то время как лучше скрывать свою игру[372]. Другая же состояла в том, что когда молодой человек начинает выступать в суде с речами, к нему относятся благосклонно, легко прощая сделанные им ошибки, но смеются над мэтрами, если они допустят хоть малейшую оплошность. Поэтому преподаватели часто уходят из адвокатов, видя, что тех, кто были их учениками, слушают лучше, чем их самих»[373].

Учеными юрисконсультами Паскье и Луазель гордятся, они приносят честь и славу корпорации, но адвокаты они не очень хорошие. Это относится и к Жану Бодену, и к Шарлю Дюмулену, «который, как всем известно, был среди современников наиболее сведущим в цивильном и кутюмном праве и все же был неумел в роли адвоката, особенно в выступлениях на процессах; его деяния при жизни и близко не ценились так, как после его смерти ценились его сочинения»[374].

Адвокат Луи Алельм был бы великим адвокатом, если бы чаще выступал в суде. Но он был «человеком книг и свободы»[375]; покинув Дворец, он предался латинской поэзии и достиг ранга лучших поэтов своего века. Среди адвокатов было немало хороших латинистов и эллинистов, а королевский адвокат Жиль Бурден помимо прочего разбирался в гебраистике, имел обыкновение читать авторов на языке оригинала, был хорошо образован в теологии, математике, медицине, в послеобеденных беседах удивлял адвокатов ссылками на Архимеда, Витрувия, Кассиодора, опубликовал греческий комментарий к комедиям Аристофана, хорошо играл на лютне и клавесине. Но он отнюдь не назван примером для подражания[376].

Отвечая на вопрос о требованиях к адвокату, Паскье, сам принадлежавший к числу ученейших людей своей эпохи, предостерегает от излишней эрудиции. На первое место он ставит знание судебной практики, умение самостоятельно составлять юридические документы, соблюдать формальности, уподобляя их по важности религиозным церемониям, обручам, которые удерживают вино в бочке, или цементу, на котором крепятся камни любого здания[377].

Если говорить об оrdo advocatorum, то в «Диалоге…» роль такого цемента выполняют описание забавных черт адвокатов, связанных с ними анекдотов, рассказы о примечательных чудаках, без чего ни одна социальная группа не становится реальной общностью. Тот же эрудит Жиль Бурден обладал еще одним свойством — те, кто впервые видели его на заседаниях, были уверены, что он крепко спит, а не слушает выступающего адвоката. Но стоило тому умолкнуть, как Бурден тут же брал слово, демонстрируя, что он ничего не упустил из предыдущей речи[378]. Не всегда припоминаемые черты были столь безобидны. Жан Давид, рьяный лигёр, часто уснащал свою речь латынью, допуская при этом массу ошибок. Не заботясь о своей чести, он постоянно брался за «нехорошие процессы» (то есть заведомо неправые дела) и столь часто подвергался штрафам, что его в шутку называли «адвокатом короля», поясняя, что если король тратится на жалованье своим адвокатам, то Жан Давид, напротив, постоянно уплачивая штрафы, способствует обогащению короля[379].