Книга Тьма надвигается - Гарри Тертлдав

Домоправитель поклонился переступившему порог Хадджаджу. Тевфик служил семье министра дольше, чем сам Хадджадж жил на свете; ему было уже хорошо за восемьдесят. Время согнуло его спину, покрыло морщинами лицо и покорежило суставы, но оставило в неприкосновенности речь и рассудок.

– Все еще ликуют, словно бешеные, а, мальчик мой? – прохрипел он.

Тевфик единственный на белом свете называл Хадджаджа «мой мальчик».

– Само собой, – ответил министр. – В конце концов, мы одержали победу.

Тевфик хмыкнул.

– Это ненадолго. Все быстро проходит. – Если что и оспаривало его слова, так само существование Тевфика. – Значит, госпожу Колтхаум навестить захотите.

Это не был вопрос. Тевфику не было нужды задавать вопросы. Он и так знал своего хозяина.

Хадджадж действительно кивнул.

– Да, – ответил он и последовал за домоправителем.

Колтхаум была его первой женой и единственным человеком на белом свете, кто знал Хадджаджа лучше, чем Тевфик. Хассилу он взял в жены двадцать лет спустя, чтобы скрепить межклановый договор. Лаллу – недавно, ради развлечения, и очень скоро придется решать, не слишком ли дорого обходятся ее милые выходки.

Однако сейчас – Колтхаум. Когда Хадджадж вслед за Тевфиком вошел в комнату, та учила вышиванию одну из дочерей Хассилы.

– Беги, Джамиля, – проговорила она, едва взглянув на супруга. – Как делается этот шов, я тебе покажу в другой раз. А сейчас нам с твоим отцом надо поговорить. Тевфик…

– Я немедля распоряжусь насчет угощения, – заверил ее домоправитель.

– Спасибо, Тевфик.

Колтхаум и в юности не была красива, а с годами набрала вес. Но мужчины оборачивались на ее голос и не отводили от нее взгляда, потому что Колтхаум очень внимательно слушала их.

– Все не так радужно, как расписывают по кристаллу? – уточнила она, стоило Тевфику выйти.

– А что, бывает настолько радужно, как расписывают? – раздраженно бросил Хадджадж, на что его супруга только рассмеялась. – Но ты не одна так думаешь. Можешь считать, что у тебя появились единомышленники во дворце.

Он пересказал ей свою беседу с царем Шазли, включая и свое предложение; в разговоре с женой предписанного обычаем чаепития с печеньем и вином можно было не дожидаться.

– Хорошо еще, что он тебя не поймал на слове! – возмутилась Колтхаум. – И чем бы ты занялся – весь день путался бы под ногами? А нам что делать, когда ты целыми днями болтаешься по дому?

Хадджадж со смехом чмокнул ее в щеку.

– Слава силам горним – хоть жена меня воистину понимает!

– А как иначе? – отозвалась Колтхаум.

Фернао бывал в Янине пару раз до того, как разразилась война, уже получившая в сетубальских газетах прозвание Дерлавайской и, если память не изменяла чародею, раньше в Патрасе было поспокойнее. Янинцы, конечно, шумели – так, во всяком случае, казалось иноземцам, – но не столь нервозно.

Конечно, подумал он, от жизни в крошечном королевстве, втиснутом между Альгарве и Ункерлантом, у любого нервы испортятся. И от того, что где-то в королевском дворце прячут изгнанного короля Пенду, лучше тоже не становится, особенно когда конунг Свеммель дышит Цавелласу Янинскому в затылок, мечтая наложить на Пенду свои грязные лапы.

Так что по стенам проросли плакаты. Прочесть, что в них написано, Фернао не мог; янинцы пользовались собственной письменностью – сколько мог судить лагоанский чародей, скорей ради того, чтобы попортить нервы соседям, чем по более веским причинам. Но если плакаты, где нарисованы солдаты и драконы, а надписи сделаны красными чернилами и кишат восклицательными знаками, общими для большинства алфавитов, – так вот, если такие плакаты не означают нечто вроде «БЕРЕГИСЬ! ВОЙНА НА ПОРОГЕ!» – значит, Фернао пропустил мимо ушей курс символики.

На дощатом тротуаре напротив лавки, куда собирался заглянуть Фернао, вздорили двое янинцев, причем, судя по всему, вздорили жестоко и с каждой минутой все более яростно. На слух лагоанца, янинский язык напоминал вино, которое льется из кувшина: глюк-глюк-глюк! Больше двух-трех самых расхожих фраз он разобрать не мог: наречие это не было в сродстве с иными.

Собралась толпа. Судя по всему, в Янине было два народных вида спорта: затеивать свары и наблюдать за ними. Тощие смуглые мужчины в камзолах с широкими рукавами и женщины в головных платках напирали на спорщиков. Наконец один из них ухватил своего противника за пышные баки и дернул. Тот с воплем приложил первого в живот, и, сцепившись, оба покатились по мостовой, осыпая друг друга руганью и работая кулаками. Толпа покатилась за ними.

Облегченно вздохнув, Фернао проскользнул в освободившуюся дверь лавки деликатесов. Варвакис поставлял провизию ко двору самого короля Цавелласа; груз копченой лагоанской форели, который привез ему Фернао, стал для чародея пропуском в Янину. А еще купец превосходно владел альгарвейским, за что чародей был ему искренне благодарен.

– Все как обычно, – заметил волшебник, махнув рукой в сторону двери.

– О да, – ответил Варвакис.

Купец был невысоким лысым человечком с роскошными черными усищами и самыми волосатыми ушами, какие только видывал Фернао. Ирония чародея осталась им незамеченной; по его мнению день выдался действительно самый обычный для Патраса.

Фернао окинул лавку взглядом. Сюда стекались товары со всего света. Банки печеночного паштета по-альгарвейски соседствовали с валмиерскими окороками и колбасами, вина из Елгавы – с ункерлантской абрикосовой наливкой, омары и устрицы с берегов Куусамо – с жесткими пластинками сушеных моллюсков из Зувейзы, сушеный сладкий перец из Дьёндьёша – с огненно-острым из тропической Шяулии.

– А это что? – поинтересовался чародей, указывая на связку незнакомых ему сухих бурых листьев.

– Только что привезли, кстати, – ответил Варвакис. – С одного из северных островов – забыл только, с какого. Туземцы набивают ими трубки и курят, точно гашиш, но эти листья не дремоту нагоняют, а подстегивают, если я понятно выражаюсь.

– Это может быть любопытно, – заметил Фернао. – А теперь…

Прежде чем он успел перейти к делу, в лавку зашла какая-то толстуха с заметными усиками. Варвакис рассыпался перед нею в комплиментах. У корзины с черносливом янинцы завели долгий спор, из которого чародей не понял ни слова. В конце концов толстуха соизволила купить пару горстей. Сдачу медяками Варвакис выдал ей с видом ростовщика, дающего своему королю заем на спасение державы. Фернао подавил смешок. Жители Янины еще более, чем альгарвейцы, были склонны к театральным жестам.

– А теперь… – произнес Варвакис, когда толстуха ушла. Способность продолжать прерванный на любом месте разговор у жителей Янины тоже имелась – и не без причины. – Теперь, друг мой, должен сообщить вам приятную, как мне кажется, новость. Знакомый мне лакей утверждает, что…