Книга Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

Еще один человек, которому я был рад помочь, – Фриц Крайзер, скрипач. Он был евреем, но опасность в ближайшее время ему не грозила. Гитлер был большим поклонником его игры. Мы были хорошими друзьями, и он не только помогал мне с оркестровкой некоторых моих маршей, но и переработал одну мою мелодию в качестве пьесы своего репертуара, назвав ее «Канцонетта». Он умел разглядеть будущее и счел разумным эмигрировать в Соединенные Штаты. Через Шахта и Нейрата я сумел устроить перевод его существенного состояния. Те из нас, у кого была возможность помочь, делали то, что было в силах.

Самое умилительное было в том, что многие из нас полагали, что концентрационные лагеря – лишь временное явление. Это была версия, владевшая даже теми, кто был поблизости от внутреннего ядра партии, как я сам, а информация была настолько скудной, что было трудно ей не верить. Однажды я привел к Гитлеру гостившего в Германии британского члена парламента Филиппа Ноэль-Бейкера, чтобы предложить на обсуждение этот вопрос, и сам выдвинул предложение о том, что возбуждение за рубежом можно приглушить, если по очереди, во взаимном порядке, один из проживающих в стране иностранных консулов будет получать разрешение докладывать об условиях, в которых содержатся такие подозреваемые. Гитлер воспринял все это довольно спокойно и заявил, что идея интересна. Он не поручал никому из его консульского персонала в Англии съездить в британские места, где отбывают наказания. В следующий раз, когда я был в канцелярии, я получил взбучку. Кем себя считает этот англичанин, что позволяет себе обращаться ко мне с такими оскорбительными просьбами? Пусть сначала осмотрит свои собственные камеры и тому подобное. Но естественно, это был не единственный повод, по которому я представлял людей Гитлеру для бесед. Когда германское правительство ввело идиотское правило, по которому за выездную визу в Австрию требовалось уплатить тысячу марок, как часть своей начинавшейся кампании против маленького южного соседа, я привел Луи Тренкера, австрийского кинопродюсера, известного своими историческими романами, чтобы уговорить Гитлера как своего соотечественника. Он получил неопределенный ответ, а мне сделали резкое замечание за мое усердие. Однако я получил толику раздраженного удовлетворения от того, что Геббельс, прослышав о нашем визите, посчитал, что я посягаю на его театральные заповедники, и поспешил на следующий же день представить Гитлеру актера Генриха Георга в качестве противоядия.

Моя крупнейшая неудача была связана с попыткой передать решение проблемы роста антисемитских настроений. Условия в тот момент и отдаленно не походили на те, что возникли после 1938 года, когда немецкий дипломат фон Рат был застрелен еврейским эмигрантом в Париже. Еще 1 апреля 1933 года я стал свидетелем беспорядков, но ни в коей мере не смертоносной демонстрации, неофициально подстегивавшейся Геббельсом, против еврейских магазинов на Потсдамерплац и безуспешно пытался отговорить ее подстрекателя в канцелярии. Примерно в августе того же года до меня дошла весть от одной американской дамы, которую я знал – миссис Дейзи Майлс, жившей в отеле «Континенталь» в Мюнхене, что какой-то эмиссар из Соединенных Штатов был бы очень благодарен мне, если я дам ему интервью за швейцарской границей в Линдау.

Она отвезла меня туда, и я имел беседу с Макси Штойером – ведущим еврейским юристом из Нью-Йорка, которому обо мне рассказывали многие американские друзья. Его предложение, поддерживаемое богатыми членами американской еврейской общины (Спейерсы, Варбурги и другие), состояло в том, что они были готовы финансировать эмиграцию в Соединенные Штаты всех тех германских евреев, особенно недавно прибывших из Центральной Европы, которые пожелают уехать. Этот план соблюдал правило пропорциональности, которое нацисты предлагали применять в отношении профессий, и казался восхитительным решением этой колючей проблемы.

Я улетел в Берлин и вначале поговорил с Нейратом. Тот был в восторге. Потом я встретился с Шахтом. И его увлекла эта идея. С такой поддержкой я решил обратиться к Гитлеру. Я перехватил его как-то после обеда, и мы стали ходить взад и вперед по диагонали террасы старой канцелярии, где обычно подавали кофе в прекрасные летние и осенние дни. Его ответ ошеломил меня: «Мой дорогой Ганфштенгль! Жребий брошен. События обретают совершенно иную форму». – «Но, господин Гитлер, – стал возражать я, – это наш лучший шанс разобраться с неразрешимой проблемой». – «Не тратьте мое время, Ганфштенгль, – оборвал он меня. – Мне нужны евреи в качестве заложников».

Держать ногу на мягкой педали было больше похоже на то, как если бы просить машину для забивания свай не делать шума. Но все равно я искал союзников везде, где мог. Одним из них был генерал фон Рейхенау, чья репутация отъявленного нациста не совсем заслуженна. Он определенно был одним из наиболее высокопоставленных защитников Гитлера в рейхсвере, и, хотя он был приглашен на высокий пост в военном министерстве, злоупотребления первого года нахождения у власти быстро разочаровали его. Я знал его около десяти лет. Впервые мы встретились у моего молодого друга, американского военного атташе Трумен-Смита, когда Рейхенау был еще майором. А теперь я возвращал долг, уговорив Рейхенау устроить возвращение полковника Трумен-Смита в Берлин в качестве американского военного атташе. Я понимал, что каждый шаг в направлении укрепления проамериканских чувств в Германии оправдан.

Рейхенау и рейхсвер не только были шокированы злодеяниями CA, но и все чаще тревожились по поводу намерений Рема влить их в армию, а сам он при этом станет министром обороны. Не производили на него впечатления и военные потенциальные возможности CA. Кто-то сравнил было их с рекрутами – борцами за свободу 1813 года против Наполеона. Это вызвало у Рейхенау презрительную насмешку. «Уверяю вас, что битвы под Лейпцигом и Ватерлоо были выиграны регулярной прусской пехотой», – оборвал он. Мне это показалось очень полезным аргументом, на котором можно было сыграть, и я всегда снабжал Рейхенау информацией изнутри партии, на которую армия зачастую могла реагировать с некоторым успехом. В ответ на это он передавал мне свои доклады на случай, если у меня будет возможность поработать с Гитлером. Я был все же ближе к нему, чем кто-либо из них, хотя Гитлер с раздражением обнаружил, что я так хорошо знаю этого генерала. «В Ганфштенгле самое невероятное то, что у него друзья и связи, похоже, есть повсюду», – пожаловался он как-то в моем присутствии. Будучи человеком из ниоткуда, это было нечто такое, чего он не мог постичь. Еще пример такого же рода связан со случаем, когда мы все посещали открытие мемориала в Танненберге в Восточной Пруссии вместе с Гинденбургом. Старик мне виделся очень культурным человеком, и он говорил своим низким басом о моем кузене с той же фамилией, которого он знал в Потсдаме как офицера гвардейского гренадерского полка. Мы стояли, в течение нескольких минут прослеживая генеалогию, что вызвало крайнее бешенство и ревность гитлеровского окружения.

Еще одной выдающейся личностью был Нейрат, отвечавший на мою доверительность своим покровительством. Он взял меня с собой на Лондонскую экономическую конференцию летом 1933 года и помогал мне с валютой через МИД еще несколько раз, когда я ездил в Англию. Надо сказать, что поездки осуществлялись целиком за мой счет. Я хотел дать Гитлеру истинную картину бытовавшего там мнения и представить аргументы, которые, по крайней мере, могли бы пробудить осторожность во внешней политике. Я даже пробовал убедить его организовать обмен визитами между главами государств. Все, что угодно, думал я, чтобы вытащить его и попробовать нормализовать его точку зрения. Единственным непосредственным результатом оказалось то, что Геринг стал претендовать на роль первого приглашенного. Он полагал, что, если бы его принял король, он мог бы получить британскую награду, чтобы прибавить ее к своей коллекции.