Книга Сцены из провинциальной жизни - Джон Кутзее

Правы ли они? Если да, то это кажется ужасно несправедливым: несправедливым по отношению к русским, несправедливым по отношению к лондонцам, но особенно несправедливым по отношению к нему, который будет испепелен из-за воинственности американцев.

Он вспоминает о Николае Ростове на поле боя при Аустерлице, который, словно загипнотизированный заяц, наблюдает, как к нему приближаются французские гренадеры со своими зловещими штыками. «Неужели ко мне они бегут? — думает он. — И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?»

Из огня да в полымя! Сбежать от африканеров, которые хотят завербовать его в свою армию, от чернокожих, которые хотят загнать его в море, — и все для того, чтобы очутиться на острове, который скоро превратят в пепел! Что же это за мир? Куда податься, чтобы быть свободным от жестокой политики? Только Швеция, кажется, над схваткой. Может быть, собрать вещи и сесть на следующее судно, которое направляется в Стокгольм? Нужно ли владеть шведским, чтобы попасть в Швецию? Нужны ли в Швеции программисты? Да и есть ли в Швеции компьютеры?

Митинг заканчивается. Он возвращается в свою комнату. Ему нужно читать «Золотую чашу» или работать над своими стихами, но какой смысл? Да и вообще какой смысл в чем бы то ни было?

Через несколько дней кризис внезапно заканчивается. Перед лицом угроз Кеннеди Хрущев капитулирует. Грузовым судам приказано вернуться. Те ракеты, которые уже на Кубе, обезврежены. Русские пытаются как-то объяснить свои действия, но они явно унижены. Из этого исторического эпизода только кубинцы вышли с честью. Неустрашимые кубинцы клянутся, что, есть ракеты или нет, они будут защищать свою революцию до последней капли крови. Ему нравятся кубинцы и Фидель Кастро. По крайней мере Фидель не трус.

В галерее Тейт он разговорился с девушкой, которую принял за туристку. Она некрасивая, в очках, крепенькая — девушка того типа, который его не интересует, — но, вероятно, это его поля ягода. Ее зовут Астрид. Она из Австрии, из Клагенфурта, а не из Вены.

Оказывается. Астрид не туристка, а компаньонка. На следующий день он приглашает ее в кино. У них совершенно разные вкусы, он видит это сразу же. И тем не менее, когда она приглашает его в дом, где работает, он не отказывается. Ему удается мельком взглянуть на ее комнату: мансарда с голубыми портьерами в полоску и покрывалом из той же бумажной материи на кровати, где к подушке прислонился плюшевый медвежонок.

Внизу он пьет чай вместе с ней и ее работодательницей, англичанкой, чьи холодные глаза пристально изучают его, она не в восторге. Это английский дом, говорит ее взгляд, и нам тут не нужен нахальный тип из колонии, да еще и бур в придачу.

Сейчас не лучшие времена для южноафриканцев в Англии. Южная Африка с большой помпой провозгласила себя республикой и сразу же была исключена из Британского Содружества Наций. Смысл этого исключения предельно ясен. Британцы по горло сыты бурами и Южной Африкой, возглавляемой бурами, — колонией, с которой всегда было больше неприятностей, чем она того стоила. Они были бы довольны, если бы Южная Африка просто тихо исчезла с горизонта. И конечно, им не хочется, чтобы несчастные южноафриканские белые околачивались у них на пороге, точно сиротки в поисках родителей. Вне всяких сомнений, эта обходительная англичанка намекнет Астрид, что он нежелателен.

От одиночества, а быть может, из жалости к этой несчастной иностранке с ее скверным английским он снова приглашает Астрид. После, без всяких видимых причин, уговаривает ее пойти к нему домой. Ей еще нет восемнадцати, она пухлая, как младенец, у него никогда не было столь юного существа — настоящий ребенок. Ее кожа, когда он раздевает девушку, холодная и влажная на ощупь. Он сделал ошибку и сам уже знает это. Он не ощущает желания, что касается Астрид, то, хотя женщины и их желания для него обычно тайна, он уверен, что она тоже ничего не чувствует. Но они вдвоем зашли слишком далеко, чтобы отступать, так что делают это.

В последующие недели они проводят вместе еще несколько вечеров. Но время всегда является проблемой. Астрид может выйти из дома только после того, как дети ее хозяйки уложены спать, у них самое большее час до последнего поезда в Кенсингтон. Один раз она так расхрабрилась, что осталась на всю ночь. Он притворяется, что рад этому, но на самом деле это не так. Ему лучше спится, когда он один. Когда он делит постель с кем-то, то лежит, напряженный и скованный, всю ночь и просыпается разбитым.

11

Много лет назад, когда он еще был ребенком в семье, изо всех сил пытавшейся быть нормальной, его родители вечером по субботам ходили на танцы. Он наблюдал за их приготовлениями, если он не спал допоздна, то потом расспрашивал мать. Но он никогда не видел, что на самом деле происходило в танцевальном зале «Масоник-отель» в городке Вустер: какие танцы танцевали его родители, притворялись ли они, что смотрят друг другу в глаза, хотя это было не так, танцевали ли только друг с другом или, как в американских фильмах, незнакомцу разрешалось положить руку на плечо женщины и увести ее от партнера, так что тому приходилось искать себе другую партнершу или же с обиженным видом стоять в уголке и курить.

Зачем людям, которые уже женаты, наряжаться и идти в отель на танцы, когда они могут с таким же успехом сделать это в гостиной, под музыку радиоприемника, — было выше его понимания. Но для матери субботние вечера в «Масоник-отель» явно были важны, так же важны, как возможность ездить верхом или, если не было лошади, на велосипеде. Танцы и верховая езда символизировали жизнь, которую она вела до замужества, прежде чем, по ее версии, стала узницей («Я не буду узницей в этом доме!»).

Ее упорство ничего ей не дало. Тот человек из офиса отца, который подвозил их на танцы субботними вечерами, переехал или перестал ходить на танцы. Блестящее синее платье с серебряной булавкой, белые перчатки, смешная маленькая шляпка, которую она надевала набекрень, исчезли в шкафу и в ящиках комода, тем дело и кончилось.

Что до него, то он был рад, что танцы закончились, хотя и не признавался в этом. Он не любил, когда мать уходит из дома, ему не нравился ее рассеянный вид на следующий день. Да и вообще он не видел никакого смысла в танцах. Он избегал фильмов, в которых были танцы, его отталкивало глупое, сентиментальное выражение лиц танцующих.

— Танцы — хорошее упражнение, — настаивала мать. — Они учат ритму и равновесию.

Это его не убеждало. Если людям нужны упражнения, они могут заняться ритмической гимнастикой, поднимать штангу или бегать вокруг квартала.

С тех пор как он покинул Вустер, его мнение о танцах не изменилось. Когда он поступил в университет, то обнаружил, что неудобно ходить на вечеринки, не умея танцевать, и записался в школу танцев, расплачиваясь за уроки из собственного кармана: квикстеп, вальс, твист, ча-ча-ча. Это не помогло: за несколько месяцев он забыл все, умышленно забыл. Он прекрасно знает, почему это произошло. Ни на один миг, даже во время урока, он не отдавался танцу всей душой. Хотя ноги делали то, что требовалось, в душе он сопротивлялся. И осталось до сих пор: он искренне не понимает, зачем нужны танцы.