Книга Улица Сервантеса - Хайме Манрике

– Дорогая донья Тереса, – возразил я, – прошу вас, встаньте. Для меня величайшая честь познакомиться с женой друга.

– Я уже много лет не получала вестей о любимом муже, – сказала она сквозь слезы, поднимаясь. – Сколько раз я проклинала тот день, когда Санчо отправился в Малагу по поручению его превосходительства графа! Там-то его и похитили эти безбожные африканские пираты. Прошу простить мой вид – я белье гладила. Но не стойте во дворе, проходите. Будьте как дома.

Единственным источником света внутри оказался очаг, возле которого стоял стол для глажки. Рядом на грязном полу возвышалась огромная корзина с перестиранным бельем. Донья Тереса огляделась по сторонам и наконец отыскала деревянный стул, который незамедлительно мне и предложила.

– Позволите угостить вас нашим вином? В это время дня оно очень освежает.

Я пристроился на шатком стуле и охотно принял ее предложение. Хозяйка тут же наполнила две оловянные кружки вином и, вытащив из-под гладильного стола табуретку, разместила на ней свой внушительный зад.

– Прошу вас, дон Мигель, расскажите, что вы слышали о моем Санчо?

Я описал последний раз, когда с ним виделся, и добавил, что до сих пор вспоминаю его с любовью и благодарностью.

– Если бы не ваш муж, – заключил я, – мне было бы не пережить те первые годы в Алжире.

– Да, мой Санчо такой, – вздохнула донья Тереса, и ее глаза снова наполнились слезами. – Может, руки у него и в грязи, но сердце из золота, что твоя корона.

Снаружи послышался шум. Я различил хрюканье свиней, затем молодой женский голос:

– А ну, иди сюда, проклятый толстяк! Ты куда это собрался? Ступай в загон, пока не получил под зад!

– Это моя дочка, Санчинья. Величайшее благословение моей жизни и самое большое наследство, которое оставил мне Санчо. – И донья Тереса, не поднимаясь с табуретки, закричала: – Дочка, иди сюда! Да поживее, у нас гости!

В проеме двери возникла босоногая девушка. Тут же резко потянуло навозом. Щеки Санчиньи были красны и густо покрыты пылью, платье выглядело так, словно она хорошенько вывалялась в грязи, а ноги были совершенно черны. Над верхней губой девушки я заметил родинку, похожую на раздавленного жука.

– Я только что пригнала свиней и собиралась задать им корм. Большая свиноматка вот-вот разродится. Кто этот сеньор, матушка? – И Санчинья кивнула на меня.

Тереса представила нас, а затем объяснила:

– Санчинья ходит за свиньями доньи Хуаны. Мы все работаем на ее семью. Эти руки, – и она подняла большие, красные, грубые ладони, – стирают белье для домочадцев доньи Хуаны с тех самых пор, как я была юной девушкой. А до того стиркой занималась моя мать. Вся наша семья трудится для Гайтанов, сколько себя помнит. Мой дорогой Санчо тоже пас коз для доньи Хуаны, пока не перешел на службу к графу, где его у нас и отняли…

– Сеньор, я была еще ребенком, когда эти турецкие дьяволы похитили моего отца. – Голос Санчиньи звенел от возмущения. – Но я помню его так отчетливо, словно мы виделись сегодня утром. Люди говорят: с глаз долой – из сердца вон. Но у нас в доме не так.

– Хочу заметить, ваша светлость, – встряла донья Тереса, – мы, Пансы, уверены: любовь познается в разлуке.

Я уже понял, что говорить пословицами – общая черта этого семейства.

– Какие у вас новости об отце, сеньор? Расскажите, когда вы видели его в последний раз.

Санчинья уселась на пол возле меня, скрестила ноги и натянула на колени драную юбку. На вид этой девчонке, крепкой, как молодая кобылка, едва сравнялось пятнадцать лет. Пожалуй, она даже могла бы назваться хорошенькой, если бы вычесала из волос крапиву и солому, умыла лицо, подстригла длинные черные ногти, вычистила из-под них грязь и надела приличную юбку.

Я коротко пересказал все то, что успел сообщить ее матери. Когда я завершил рассказ, донья Тереса воскликнула:

– Дон Мигель, скажите, смеется ли мой муж так же часто, как привык на свободе?

Я заверил ее, что он неоднократно развлекал меня своими шутками и неизменно был веселым и жизнерадостным.

– Пока способность смеяться с ним, он преодолеет все препятствия. Правду говорят: смех – лучшее лекарство. Смех может осветить самое темное подземелье и сделать черствый ломоть хлеба таким же сочным, как жареная куропатка.

Затем Тереса принялась рассказывать, когда в последний раз получала известия о Санчо. Оказывается, направлявшийся в Толедо монах остановился у ее дома с посланием от мужа.

– Он возвращался в Испанию, когда повстречал моего Санчо в какой-то ужасной пустыне у моря. Тот передал для меня бусы – да вот они на мне, дон Мигель. Я показала их нескольким односельчанам, которые понимают толк в таких вещах, и они сказали, что это кусочки соли. Они и вправду соленые на вкус, если вы соизволите их лизнуть. Вот, сейчас… – И она принялась расстегивать бусы.

– Что вы, не нужно, – торопливо возразил я. По виду камни действительно напоминали соль.

– Ну, из чего бы они ни были сделаны, а я не расстаюсь с ними даже на ночь. Так что Санчо всегда со мной. Брат Непомусеньо – так звали того монаха – сказал, что Санчо просил меня помнить: Господь может посылать долгие испытания, но по Божьим меркам они короткие, так что очень скоро мы снова будем вместе.

Я был совершенно поражен: а я-то считал, что Санчо погиб в пустыне!

– Монах сказал, где видел его в последний раз? Как давно это было?

– Все мои предки были деревенщиной, дон Мигель, и я не разбираюсь в годах и странах. Брат Непомусеньо сказал, что после прощания с ним Санчо сел на верблюда и отправился в королевство Микомикон, где надеялся разбогатеть и после возвращения в Испанию сделать меня знатной дамой. Когда мне передали это ожерелье, Санчинья была еще слишком мала, чтобы ходить за свиньями доньи Хуаны – я боялась, что они ее съедят. И все же Господь милостив: хоть он и забрал у меня Санчо, но все же не раньше, чем одарил Санчиньей. Правду говорят, ваша милость: вдвоем переживать беду легче. К тому же, – и она испустила тяжелый вздох, – я верю, что коли нет новостей – так это уже добрая новость. Знаете, как говорится: надежда – хороший завтрак, но плохой ужин. Для людей, у которых на ужин иной раз только кружка воды, надежда много значит.

Обмен любезностями затянулся до позднего вечера. Когда за порогом совсем стемнело, я решил, что пора бы и откланяться.

– Нет-нет, дон Мигель, даже не думайте, что я отпущу вас без десятка яиц для доньи Хуаны – мои куры снесли их только сегодня, они еще теплые. Поцелуйте руки донье Хуане. Она не чета многим заносчивым дворянкам, которые забывают, что перед лицом Господа мы все равны, и на том свете Он не станет особо разбираться, какая на нас юбка или сколько золота было у нас в сундуках. Нет, донья Хуана ценит людей по тому, как они делают свою работу! А чтоб слов на ветер не бросать, передайте ей и немножко желудей. Я знаю, она их обожает. Скажите госпоже, что это первые в году. У нас с Санчиньей есть секретное местечко в Санта-Барбаре – с той стороны горы, которая глядит на Толедо. Там растут лучшие желуди. Мы срываем их до того, как они упадут на землю и угодят в зубы диким кабанам. Уж по-моему, дон Мигель, лучше люди, чем кабаны. Хотя не спорю: на желудях они так нагуляются, что жарить их потом одно удовольствие. Только вы, дон Мигель, не ходите за желудями в одиночку. Днем в лесу шастают хряки, а по ночам – волки.