Книга Австрийские фрукты - Анна Берсенева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он огляделся, ошеломленный. И из боли удара явилось вот это – перепуганный мальчишка и женщина в маленьком черном платье, измученная своей внутренней силой. Эта женщина отвергала любую помощь, даже такую малую, как тепло чужого тела во время ночного холода, но сама, не раздумывая, придвинулась своим теплом, когда поняла, что оно необходимо.
Это потрясло его так, что он сидел рядом с этой женщиной не двигаясь, пока она не уснула, а потом отнес ее в дом и уложил в постель.
Таня проснулась в своей комнате.
Она не сразу поняла, где находится. Потом взгляд упал на полку. Занавески были задернуты, но солнце проникало сквозь них, и в матовом солнечном свете переливались корешки книг. Она увидела сказки Андерсена. Евгения Вениаминовна принесла их сюда, когда Таня болела корью, так они здесь и остались и стоят на этой полке двадцать лет.
«Может, я и сейчас больная?»
Все тело ломило, потому так и подумалось.
Таня перевела взгляд на свои руки, лежащие поверх белого вышитого пододеяльника. Потом откинула одеяло и поняла, что лежит в постели одетая. Потом вспомнила все, что было вчера, и стремительно села на кровати.
«Где Алька?»
Все она вспомнила вчерашнее, кроме того, как оказалась в постели.
Дверь приоткрылась, и карий Венин глаз глянул в щелку.
– Алька, а ну иди сюда, – позвала Таня.
– Я и так уже тут.
Он вошел в комнату и повертел головой. Любопытство мелькнуло в его глазах. Похоже, за месяц он оказался в Таниной комнате впервые. Ну да, боялся ведь ее. А она-то, дура, не понимала, в чем дело.
Вспомнив это, Таня наконец вспомнила и то, как завершился вчерашний вечер. Как она сидела на скамейке под сиреневыми кустами, и Иван Гербольд обнял ее, и все, что томило и мучило, растворилось в тепле его тела…
Она вздрогнула. То, что возникло в ее теле сейчас, при этом воспоминании, совсем не предназначалось для того, чтобы об этом догадался ребенок.
– Который час? – спросила она. – Ты хоть поел?
– Полдвенадцатого, – ответил Алик. – Поел, ага. Тань…
Он запнулся. У нее сердце упало. Что он не решается сказать на этот раз?
– Алька, – жалобно попросила она, – говори сразу, не мучай меня.
– Я не мучаю, – вздохнул он. – Вот.
Он достал из кармана сложенный листок. Таня посмотрела с недоумением.
– Что это? – спросила она.
– Откуда я знаю? Тетка какая-то принесла. Сказала, телеграмма. А это правда что, Тань?
Откуда ему такое знать! Она и сама видела телеграммы только однажды: их целой пачкой прислали Евгении Вениаминовне бывшие студенты, поздравляя с юбилеем. Уже и забылось давно, что бывает такой способ связи.
Таня взяла телеграмму, развернула.
«Мать помирает. Приезжай, если сможешь. Агафья Петровна», – было напечатано на листке.
Агафья Петровна… Кто такая?
Она растерянно смотрела на печатные строчки.
Мать!.. Это слово явилось не то что из прошлого, а из небытия.
С того дня, когда назавтра после своего восемнадцатилетия Таня сложила в спортивную сумку пожитки и вышла из покосившегося дома в Болхове, мать ни разу не дала о себе знать. А что было бы, если б дала, Таня не хотела думать.
Она вычеркнула из своей жизни все, что было связано с матерью. Жестокую бессмыслицу детства. Унижение, сковавшее ее раннюю юность. Весь мучительный поток зла, из которого она чудом вынырнула.
И вдруг из того забытого потока явились эти строчки…
– Я, Тань, прочитал. – Алик шмыгнул носом. – А она у тебя где, мать?
Таня взглянула на него. Он смотрел сочувственно.
– В Болхове, – ответила она.
Что, в самом деле, за Агафья Петровна? Может, чей-то дурацкий розыгрыш?
– Далеко это? – спросил Алик.
– Не очень. В Орловской области.
– Я тебя одну не отпущу!
Он ни на минуту не усомнился, что она поедет. Сама она не знала, что станет делать, а он это знал.
– Нет уж, Алька, – вздохнула Таня. – Тебе там делать точно нечего.
Выпроводив Алика из комнаты с просьбой приготовить что-нибудь на завтрак, она сняла наконец платье. Все оно было в пятнах от вчерашней пожарной лестницы.
Иван не решился его снять. Но жаркая волна, ударившая Тане в сердце, когда она это поняла, была не только волной благодарности… Ей стало неловко, она поскорее надела халат и побежала в ванную.
На завтрак Алька сварил яйца. Два из них треснули и вытекли, но Таня не стала объяснять ему, что надо делать, чтобы этого не происходило. Успеется еще.
К тому же она была занята: изучала в айфоне расписание поездов.
До Орла ходит скоростная «Ласточка», если выбежать из дому прямо сейчас, можно на нее успеть.
– А почему ты не в школе? – оторвавшись от расписания, сообразила Таня. – Понедельник же!
– Я подумал, ты больная лежишь. – Алик пожал плечами. – Какая школа?
– Хочешь, чтобы на меня кляузу накатали? – пригрозила Таня. – Чтоб больше этого не было, понял?
«И как я собираюсь его одного оставлять? – подумала она. – На крышу, может, в ближайшее время не полезет, но что будет делать, никому не ведомо».
– Алька, – сказала Таня, – я через десять минут должна из дому выйти. Когда вернусь, не знаю. Можешь ты сделать, что я скажу?
Он кивнул, но как-то не слишком уверенно.
«Мало ли что ты скажешь! – читалось в его взгляде. – Все выполнять, что ли?»
– Я тебя прошу: пойди к Ивану Николаевичу. Который вчера приходил, помнишь? В смысле, ночью сегодня. Ну, то есть… – Таня смутилась и поскорее продолжила: – Где он живет, не знаю, но сегодня почти наверняка у родителей, раз вчера ночью… – Да что ж такое, все время всплывает эта ночь! – В общем, зайди в соседний дом и скажи Ивану Николаевичу, что мне пришлось срочно уехать и что я очень его прошу за тобой присмотреть.
– Что я, кошка? – возмутился Алик. – Или цветок?
– Цветок, цветок, – улыбнулась Таня. – Репейник.
Определенного обещания она от него не добилась, но до «Ласточки» оставалось слишком мало времени, и добиваться чего-либо было уже некогда.
Она бежала от такси к кассам Курского вокзала, бежала по одной платформе, потом по другой, да что ж это такое, неужели нельзя точно написать, откуда поезд отходит, плюхнулась в кресло у окна, отдышалась… И с той минуты бег прекратился, а началось вместо него – погружение.
Она как будто уходила все глубже под воду, но не тонула, а именно погружалась в забытые, но навечно знакомые чертоги. Мелькали за окном разномастные дома, жилые, рабочие, новые, старые, красивые, нужные, бессмысленные, обветшалые, мелькали дороги, леса, переезды, проселки, косогоры, рощи, огороды, полустанки, вокзалы, буераки… Все это вливалось в нее, как отвар какой-то тайной травы. И все медленнее, медленнее делалось движение, хотя поезд ехал с одной и той же скоростью.
