Книга Матильда Кшесинская. Воспоминания - Матильда Кшесинская

Глава тридцать шестая. 1917

Январь-июль

По случаю своего бенефиса хор выбрал оперу «Фенелла» и просил меня взять на себя исполнение заглавной роли Немой. Над этой ролью я работала с М. М. Фокиным, который отменил условную мимику и дал новое выражение Фенелле. Оперу ставили в первый раз на Императорской сцене, и по этому поводу было много разговоров в театральном мире, считалось, что «Фенелла» приносила несчастие, и в доказательство приводилось много случаев. Один из них мне памятен. «Фенеллу» поставили в Петербурге, в частном театре, и роль Немой играла балерина Гримальди. Это было осенью, я еще жила у себя на даче в Стрельне. Гримальди пригласила меня приехать посмотреть ее в этой роли. Спектакль прошел благополучно, и я вернулась домой в Стрельну. На следующее утро, раскрывая газету, вижу, что ночью театр сгорел дотла.

В вечер бенефиса хора, 17 января 1917 года, всем было как-то жутко играть в этой опере: на сцене изображалась революция, поджигали дворец, вся сцена была залита заревом пожара, как будто предвещая, что у нас будет то же – не только на сцене, но на самом деле. Действительно, не прошло и месяца с небольшим, как вспыхнула революция.

В сохранившемся у Андрея дневнике записано об этом спектакле: «Давали в первый раз оперу «Фенелла». Маля была поразительно хороша, все были в восторге».

На другой день после этого представления, 18 января, Андрей уехал в Кисловодск, куда доктора его послали лечиться. Он предполагал пробыть там около шести недель и к 1 марта вернуться на фронт, где ожидались крупные военные события.

Следующий спектакль, в котором я выступала, состоялся 29 января по случаю прощального бенефиса Любы Егоровой, которая покидала сцену после двадцатилетней службы. Я танцевала в последнем акте свою любимую «Русскую». За кулисами стоял М. М. Фокин. Когда я кончила, он подошел ко мне и сказал, что такого исполнения «Русской» не помнит. Похвала М. М. Фокина была для меня очень и очень ценна.

Второго февраля графиня Матильда Ивановна Витте с Высочайшего соизволения устраивала благотворительный спектакль в пользу Дома Труда для увечных воинов, который был в ведении особой Комиссии Верховного Совета под Августейшим Покровительством Государыни Императрицы Александры Федоровны. Графиня Витте заехала ко мне с просьбою помочь ей его организовать и устроить. Я охотно согласилась, так как она всегда очень хорошо ко мне относилась. Я решила привлечь к участию в этом спектакле наших лучших артистов, а так как я никогда сама не отказывалась участвовать в их спектаклях, то рассчитывала, что и они в этот раз не откажут мне.

После переговоров программа была составлена.

М. Н. Кузнецова спела 2-е действие из оперы «Манон», а потом протанцевала ряд испанских танцев. Лидия Липковская спела сцену урока 3-го акта из оперы «Севильский цирюльник». Д. А. Смирнов исполнил арию Ленского в сцене дуэли из оперы «Евгений Онегин». А я с М. М. Фокиным выступила в его балете «Карнавал», я в роли Коломбины, а он в роли Арлекина. Кроме того, мы с ним танцевали 1-е действие из балета «Дон Кихот», а Тамара Карсавина – вальс.

Так как никто из участвовавших не желал начинать спектакля, считая это невыгодным для себя, то я решила сама начать балетом «Карнавал». Против обычая все съехались к самому началу спектакля, и театр был полон изысканной и элегантной публики. М. М. Фокин был очень доволен моим исполнением роли Коломбины. Этот балет я танцевала в Петербурге впервые по личному желанию самого М. М. Фокина.

Спектакль удался на славу. Графиня Витте была в полном восторге и от самого спектакля, и от сбора. Это было мое последнее выступление на Императорской сцене в Мариинском театре, в котором я прослужила в общем двадцать семь лет со дня выпуска из училища.

После спектакля графиня Витте устроила у себя в доме ужин, на который пригласила всех первых артистов, участвовавших в спектакле, и представителей высшего общества. Мы все сидели за круглыми столами. Я занимала центральное место одного из столов, и моим соседом был Стася Поклевский, состоявший в то время нашим посланником в Румынии.

Меня глубоко трогало доброе и всегда дружеское ко мне отношение графини Витте, которая слыла за очень умную и интересную женщину. Андрей хорошо знал графа и графиню Витте, их обоих очень ценил и в особенности был высокого мнения о графе, который одну зиму читал ему лекции по политической экономии, чрезвычайно интересные и поучительные. Это было, кажется, когда у нас вводили золотую валюту и вопрос этот возбуждал немало споров.

Каждый день приносил все более тревожные вести. Никто не знал, в чем тревога, но чувствовалось, что наступает какая-то гроза, и беспокойное настроение все росло в городе. Сначала это были только слухи, передававшиеся друг другу, и трудно было понять, действительно ли положение серьезно, или это только молва нервно настроенного населения. Но в первой половине февраля полицмейстер Четвертого отдела Петербургской стороны, на Каменноостровском проспекте, № 65, генерал Галле, которого я хорошо знала, по телефону стал настойчиво просить меня хоть на время покинуть столицу с моим сыном, так как, по его словам, с часу на час можно ожидать беспорядков в городе, а мой дом, расположенный в самом начале Каменноостровского проспекта, наиболее подвергается опасности. Тогда я поняла, что тревожные слухи были основательны, и, конечно, недолго думая, последовала его совету и уехала в Финляндию с сыном, в санаторию Рауха, около Иматры, где мы прожили около недели – с 8 по 15 февраля. С нами поехал П. Н. Владимиров. Там было спокойно, чудная погода, много снегу, прекрасные прогулки на санях и пешком – все это успокоило нервы, да и жильцы в санатории оказались очень симпатичными, и мы приятно провели там время. 15 февраля генерал Галле протелефонировал мне, что в Петербурге все спокойно и мы можем возвращаться. Мы, конечно, все сразу и вернулись в столицу, где казалось, что действительно все успокоилось, и настолько даже, что моя сестра уговорила меня устроить наконец у себя обед для друзей и знакомых. Я последовала ее совету и 22 февраля дала обед на двадцать четыре персоны. Для этого дня я вытащила все свои чудные вещи, которые с начала войны оставались запертыми в шкапах, и расставила их по обычным местам. У меня была масса мелких вещиц от Фаберже: была огромная коллекция чудных искусственных цветов из драгоценных камней и среди них золотая елочка с мелкими бриллиантами на веточках, как будто льдинками, было много мелких эмалевых вещиц, чудный розовый слон и масса золотых чарок. Их так оказалось много, что я телефонировала сестре, что места не хватает, куда все это ставить. Я была за эти слова жестоко наказана, так как через несколько дней все было разграблено и нечего было ставить.

Весь стол к обеду был украшен ландышами, был поставлен подарок москвичей «сюрту-де-табль», серебряная ваза, наполненная ландышами. Сервированы были мои чудные золоченые десертные тарелки и золоченый десертный сервиз, ножи, вилки и ложки – копия с модели Екатерининских времен, хранившейся в Эрмитаже, подарок Андрея. Я только боялась, чтобы не оказался в последнюю минуту двадцать пятый гость, что часто бывало, и тогда у меня не хватило бы золоченых тарелок и приборов. Весь обед подавался на фарфоре «лимож», который Андрей выписал из Франции, а к рыбе подали «датский» сервиз тарелок с изображением рыб. Под каждую тарелку была положена круглая салфетка из настоящих кружев.