Книга Рондо - Александр Липарев

– Калининский проспект отгрохали, видел? – невозмутимо спросил Вовка.

– Видел.

– А остальное всё по-старому. Все учатся. Заканчивают уже. Из наших никто пока не женился. Живём от сессии до сессии. А! Вот этого ты не знаешь – Олег поступил в архитектурный.

– Поздравляю!

– Ну что ещё? Ромку помнишь? Выучился он на театрального декоратора или что-то в этом роде. У Никитских ворот театр есть, вот он в нём работает.

– А вместе-то собираетесь? Всем классом?

– Собираемся. У Сусанны Давыдовны. Но то один не может, то у другого дела. Хотя все помнят – тринадцатое января. Олег вот по уважительной причине не ходит…

– Что так?

– Всё то же, Мить, всё то же, – вздохнул Олег. – Матушку мою помнишь? В неё всё упирается. Я уж забыл – у Достоевского это, что ли – бабушка внучку к себе за юбку булавкой пришпиливала. Ну и у меня почти то же самое… Раньше она меня на уроки рисунка чуть ли не за руку водила. Сейчас после занятий минут на пять задерживаюсь – всё, тревога, она бегом несётся меня встречать. Стыдоба. Господи! Да я на этюды выехать не могу! Посидеть с ребятами у кого-нибудь тоже не могу. А к себе пригласить нельзя – в наши хоромы, видишь ли, мы не всякого пускаем.

– Погоди, но ты же сейчас тут сидишь – и ничего.

Вовка хмыкнул:

– Это отцу моему спасибо. Вернее месту его работы…

– По представлениям моей мамаши, этот дом надёжный, – подхватил Олег, – сюда мне ходить можно. И то она потом обязательно позвонит, справится, был ли я здесь, когда пришёл, когда ушёл.

– Ну, а когда ты монтёром работал, тогда как?

– И тогда были чуть ли не ежедневные истерики, сердечные приступы. Она столько сил на эти приступы истратила… А однажды она узнала телефон нашей диспетчерской и принялась туда названивать: где я, чем занимаюсь, по какому адресу меня направили…

– Это какая-то всеуничтожающая любовь.

– Любовь всеуничтожающей не бывает. Это всеуничтожающий эгоизм.

– А чего она в идеале-то хочет?

– Хочет, чтобы я всегда рядом был. При отце к нам в дом много народа ходило: скульпторы, художники, искусствоведы. А больше – всякая сопутствующая мелочь: жучки-шустрячки, деляги. Все они считались друзьями отца, все от него что-то имели: родственника куда-нибудь протолкнуть, предисловие к книге написать, замолвить за кого-нибудь словечко, чтобы он заказ получил. Имя-то у отца было. Мама себя чувствовала хозяйкой богемного салона. Она купалась в комплиментах, цветах, мелких подарках. Папа умер – и всё это прекратилось. Всем друзьям-жучкам-червячкам от мамы никакой пользы, и после похорон у нас в доме стало тихо. А моей деятельной матушке надо же где-то энергию тратить. Сперва она кинулась разбирать папин архив. Но архива, в общем-то, и не было. Так, какие-то поздравительные открытки, несколько писем, случайные бумажки. Ни записных книжек, ни дневников. Тогда она решила писать воспоминания, книгу об отце. А я должен был помогать, быть кем-то вроде секретаря. Но дальше намерений дело не пошло. Вести светские разговоры за столом и писать книгу – это разные вещи. И после всего её внимание полностью сконцентрировалось на мне. Как это у неё преломилось с архивов-мемуаров на то, что я постоянно должен быть при ней, мне не понять никогда.

Проблема Олега понятна. Она старая, и помочь ему никак нельзя. А что с Вовкой? Он весь вечер шутил, гусарил, но так, как будто у него сильно болел живот.

К Митиному приезду у Вовки опять подоспела чёрная полоса. Учился он беспечно, не очень-то задумываясь над тем, что его ждёт за стенами института. Но Вовкин отец, не надеясь на практичность своего легкомысленного отпрыска, провёл большую работу по обеспечению сыну плавного перехода со студенческой скамьи на хорошую должность. Им всё было устроено заранее и осталось лишь убедить сына выйти на правильный путь. И вот тут-то нашла коса на камень. Вовка стоял насмерть, отбиваясь чем попало: демагогическими лозунгами, украденными с газетных страниц; эмоционально изложенными выжимками из собственных убеждений; предвзято подобранными примерами из биографии Клещёва-старшего и других родственников. Какое-то время длилось изнурительное позиционное противостояние, в котором положение Вовки выглядело явно предпочтительней. Во-первых, тому, кто ничего не хочет, всегда легче и проще, чем тому, кто желает реализовать какую-то комбинацию. Во-вторых, Вовка с некоторых пор ждал от отца чего-то подобного и успел заранее настроиться на затяжное, упорное сопротивление. В-третьих, на Вовку работало время: ему требовалось продержаться не так уж долго, и соперник автоматически попадал в цейтнот. И Вовка продолжал яростно отстаивать свою самостоятельность. Но, видать, не судьба.

По каким-то законам, установленным свыше, именно в это насыщенное время некая студентка с Вовкиного курса то ли взглянула на него как-то особенно, то ли сказала что-то такое особенное. А может, по-особенному прошла мимо… Кто знает, как это всё случается? Одним словом, Вовка обратил на неё внимание. А она, что ни сделает, всё у неё получается по-особенному. Неумелые ухаживания объясняли ситуацию, а в Вовкиных глазах читалось всё, что он собирался высказать в подходящий волшебный момент. Девушка высказалась первой. Она говорила доброжелательно. Доброжелательность, наверно, должна была выполнить роль анестезии, но каждое её слово резало больно, по живому. Ты хороший парень, но… Не надо больше за мной ходить… Даже забыла сказать, как в таких случаях водится, что давай останемся друзьями. Вовке стало всё равно. И насчёт будущей работы – тоже всё равно. Делайте, что хотите. Да, он согласен на папин вариант. Родители верно угадали причину резкой смены настроения сына. Про себя они тихо улыбнулись: не он первый, не он последний, а время вылечит. Вовке было паршиво. Плохо ему было и в тот вечер с Олегом и Митей.

Трудоустраиваться Митя отправился в родную экспедицию. Он уже знал, что маленький домик, где раньше сидели геологи, пустили подо что-то другое, а все геологические партии обосновались на третьем этаже главного здания. У Аркадия на месте Мити давно работал другой парень, а демобилизованному воину предложили стать сотрудником партии Александра Якимовича Шевелёва. В неё, кроме начальника, входили геолог Максим и лаборантка Ира. Митя, не переставая пузыриться энергией, кинулся искать горы, которые требовалось бы свернуть. Но не было в том нужды. Его ждала знакомая рутинная работа.

В экспедиции он сидел в одной комнате с Никитой Полушкиным. Тот тоже отслужил, но ему, можно сказать, повезло: он отбарабанил всего два года. Ему досталась какая-то вредная военная специальность.

Они очень быстро переполнились новостями и поэтому загорелись встретиться. Принимал друзей Вадим. Он сумел сплавить родителей, и его квартира оказалась в распоряжении жадной до разговоров, до смеха, до жизни компании. Старенький-престаренький магнитофон «Яуза» наперегонки сам с собой демонстрировал все те новинки, которые за короткий срок успел добыть его владелец: Матье, Высоцкий, последние «Битлы». И хозяин, и гости в гражданском выглядели как-то странно. А Пашка, так вообще оделся изысканно. Да нет, не изысканно, а просто костюм на нём сидел как-то особенно ловко. Первые впечатления – всё о том же: о миниюбках, Калининском проспекте, о поисках следов прошлого.