Книга Московский Джокер - Александр Морозов

– Я не гнилой… Ну уж нет, соловьи мудаческие, так у нас политграмота не пойдет.

Петухов рванулся с табурета. И не для чего-то особенного, а так просто, чтобы привстать и говорить в дальнейшем с более достойных позиций.

Но Гриша не понял и ударил сразу. С капитаном не случилось ничего страшного, он просто чуть как бы окосел. И оказался на том же самом табурете, который только что хотел покинуть.

И все еще могло кончиться… неизвестно, как. Да уж не так, как оно кончилось на самом деле. И притом, всего-то за несколько секунд.

Жена Петухова, углядев в приоткрытую дверь, что ее мужа бьют, резко изменила направление удара. Она развернулась от кухни и кинулась к входной двери. Ее план был очевиден: вырваться на лестничную площадку и поднять крик. Кажется, она уже начала что-то кричать на ходу, но в точности никто из них не мог бы этого утверждать. Ввиду тьмы кромешной, опустившейся враз на разум и чувства участников событий.

Ни вышедший спустя долгое время из больницы Петухов, ни выбежавшие из его квартиры буквально через пару минут братовья так и не смогли в точности реконструировать произошедшее.

Но общая схема была, пожалуй, однозначна. Витек, ввиду того, что вся прихожая в длину не превышала трех-четырех метров, настиг женщину только у самой двери. Она тянула дверь на себя и что-то кричала.

Она была в аффекте и не могла остановиться, не могда замолчать, не могла сразу открыть дверь, не могла повернуться и хотя бы выставить для защиты локти.

Капитан тоже ничего уже больше не ждал от своей опытности и многолетнего стажа работы. Он кинулся на помощь жене и снова был опрокинут ударом Гриши. Тогда капитан дал ногой Грише, куда надо, – слабенько получилось, – а сам сполз с табурета на линолеум и постарался приблизиться к окну, где на стене висели кухонные ножи.

Почему он остался жив, а жена нет?

Капитану повезло, что в спешке ему не перерезали что-то жизненно важное? Да, повезло. Если слова что-то значат. И если некоторые из них здесь уместны.

Впрочем, если бы это для кого-нибудь оказалось важным, можно было бы и прикинуть, каким составом оказалось возможно склеить это «повезло»?

Вероятно, женщина в прихожей кричала очень громко. Несмотря на уже посыпавшиеся на нее сзади удары, она даже успела открыть дверь на лестничную площадку. Именно благодаря этому соседи услышали шум и позвонили, и буквально через несколько минут прибыла милиция, а через полчаса обо всем случившемся было доложено самому полковнику Воронову.

Они бежали буквально из-под носа у прибывшей первой передвижной группы милиции. Бежали, неожиданно быстро решив проблему с гнилым Петуховым, но уже понимая, что гниляков вокруг мало им теперь не привидится.

И вот, первого же такого они, хоть и гнали его хорошо, через дворы, мост и площадь, хоть и загнали на номера, в герметичную ловушечную электричку, но в конце концов упустили.

Гриша уже с опаской поглядывал на братка. Ведь, если так говорить, то Витек – голова, Совет министров – мог рассуждать и таким, например, образом: это Григорий должен был Круглому, вот Круглый его и затянул в тухлое дело. А я, мол, у брата на подхвате, а сам – никому и ничего.

«Может, заехать ему прямо сейчас бутылкой по голове? – еще раз подумал Гриша, косясь на брата. – Но что дальше? Уложить его трудно, еще и сикось-накось может получиться. Но даже если и получится, даже если и засвечу, как положено, то ничего хорошего мне от этого не светит. Даже, если нас и видели дворовые, как мы рвали вдвоем из петуховского подъезда, то искать, как первого барана, все равно будут меня. А его только, как второго. Вот если он меня здесь уложит, а потом пойдет и заложит… Все, что знает о той моей истории с той девахой, год назад. О предложении Круглого. О том, как я базар лажовый около пивной ставил, а потом во дворе на этого, с трубой кидался. И жену Петухова может, конечно, на меня повесить. Ему веры будет больше, потому что я-то со всех сторон и с самого начала в этой истории. Да, мне в любом варианте нет назад хода. А Витьку можно еще попытаться в отрыв от меня пойти. А куда я без него? В Москве около дома, небось, в трех дворах вокруг залегли уже и ждут. Надо на юга пробираться, а там, может, и дальше, на теплоходах-пароходах, на танкерах и катеришках. Там найдем, и куда, и с какими бумагами. А может, и не придется еще дальше югов-то. Сколько они кидаться-то еще будут? Покидаются и утухнут. Но сезон-другой залечь – это кефир без балды. Только бы туда попасть сейчас по-тихому, И залечь по-умному. А для этого кто нужен? Русланчик нужен. Руслан-околобабский бухгалтер. Он и сам с югов, и связи у него там обширные, и лазы удобные. Без Руслановой наводки засветишься там, и спалишься на раз. А по его слову – нырнешь и исчезнешь. Но Гриша у Руслана в последний год – не в авторитете. Витек, то другое дело. Для Витька тот сделает. Значит, надо уходить через Руслана вместе с Витьком. Витек и так влип в тухлое вместе с Гришей. Но еще подбавить никогда не вредно».

Так Григорий, не обращая внимания, что это у братка, а не у него, не голова, а Совет министров, опутал Витька своими опасениями и планами, как бы на равных относящимися к ним обоим. Так эти два забуревших великана шли от ларька к ларьку, все больше удаляясь от железной дороги и, соответственно, приближаясь к Минскому шоссе.

Наконец, они достигли развилки этой трассы с какой-то более узкой шоссейкой. Залегли прямо на травке, невдалеке от дымящихся мангалов с шашлыками.

– Ты вот что, Гриша, – начал, как бы осторожничая, Витек, – некуда нам торопиться, ни туда, никуда. На тебе вообще это все с самого разворота завязано. На мне тоже… кое-что в натяжку сидит. Надо б нам не в ту сторону кумекать, – он указал по направлению к Москве, – а в другую.

Гриша, боясь спугнуть удачу, делал вид, что мысли брата являются перед ним наподобие откровения. То есть, что они слетают на них обоих прямо с небес и осеняют их души чем-то неземным и невиданным.

– Через Русланчика будем действовать? – все-таки подал он свой охрипший, якобы от наивности, голос.

– Кочумай, братишка. Через Русланчика я уже действовал. Еще днем созвонился. Точнее, ближе к вечеру, как раз перед тем, как ты этого во двор привел, которого мы погнали.

– Уже знал, что придется линять?

– Тут и знать нечего. Все одно к одному шло.

– Ты о чем?

– Я ему только намекнул. Имею, мол, ощущение, что большую гнилость кто-то со дна цепляет. На стремнинку ее подволакивает.

– С чего взял?

– Так. Когда тебя этот мозглый поставил про Марло гундеть, что того уж неделю, как кончили…

– А что тебе Марло?

– Пил я с ним однажды. Да не так, как вы там, в сквере, не для понта и базара, а для отключки. В компании одной это было, но не важно. И он мне сказал, когда в незабудку наквасились, что, мол, не забуду мать родную.

– Не понял.

– А тут и понимать нечего. Как он это сказал, так и свалился. Под стол, в натуре. Что с ним, заметь, то ли раз, то ли два всего и случалось.