Книга Обреченный царевич - Михаил Попов

Яхмос решительно зашагал вон из залы, угрожающе топча камень огромными подошвами. Тонконогий Санех привычно засеменил следом.

40

– Ты! – громко и недовольно сказал номарх, после того как старуха стащила с себя платок, парик и прочую маскировочную дрянь.

Хека удовлетворенно погладил голый подбородок и поклонился.

– Что тебе нужно?!

Колдун покосился на начальника стражи.

– Он должен знать все, – непререкаемым тоном заявил Яхмос.

Хека понимающе закрыл глаза и несколько раз кивнул, потом вдруг осел на месте, мягко рухнул вперед и попытался подползти к сандалиям номарха. Тот брезгливо отступил на шаг, как будто в ногах у него валялся не человек, а гад.

Пластаясь по полу, Хека просил, умолял о прощении, умолял страстно и многословно. Яхмосу был противен этот сомнительный нубийский выходец, но какого-то конкретного зла с его стороны он упомнить не мог. О его особой и секретной роли при верховном жреце молодой номарх догадывался, но был далек от того, чтобы считать его самостоятельной силой в разворачивающемся вихре фиванских событий. Но сейчас этот однорукий урод явился сюда явно не как посланец Аменемхета. Иначе зачем бы понадобилось ему сбривать бороду и кутаться в бабьи тряпки? Кольцо, которым он настоял на встрече, было получено им год назад от Яхмоса в знак благодарности за то, что ему удалось облегчить, пусть и на краткое время, страдания брата Камоса. Яхмос в порыве благодарности подарил ему перстень с синайской бирюзой. Правда, со временем благодарность младшего брата номарха нубийскому лекарю потускнела и даже что-то сомнительное увиделось ему в его приемах. Позднее неясные подозрения переросли в неприязнь и брезгливость.

– Ты скажешь, наконец, что-нибудь?

Хека сел на пятки, еще раз глянул в сторону начальника стражи и быстро, кратко, внятно изложил то, с чем явился. К концу его рассказа Яхмос уже жалел о том, что Санех слышит этот разговор. Оказалось, что Камос совсем не был болен, а хитроумно отравлен им, Хекой, по приказу Аменемхета. Вывезенные из Нубии особые настои, если принимать их в определенном порядке, могут держать человека, и очень долгое время, в некотором помрачении воли и надломе телесного здоровья. Камос, в отличие от своего младшего брата, человека трезвого и независимого нрава, был личностью мягкой и уступчивой. Аменемхет без труда возобладал над его волей, подчинил своему влиянию. Камос слушал проповеди во славу Амона, принимал участие во всех важных храмовых церемониях и без всякого предела жертвовал, жертвовал, жертвовал. Ему нравилось угождать Аменемхету. Когда бы не брат, то отдал бы, наверное, все богатства рода в управление Амону. Но Камосу нравилось угождать и брату. Две тянущие в разные стороны силы сошлись в этом рыхлом характере. Чтобы окончательно взять номарха под свое управление, верховный жрец и пошел на тихое преступление. Как-то под видом обычного питья на пиру он подал Камосу чашу со специально приготовленным напитком. Прошло несколько дней, и тот как бы заболел. Дальнейшее известно. Его лечили и не могли вылечить, только он, Хека, слуга Аменемхета, умел на время смягчать страдания номарха, и поэтому власть верховного жреца над молодым правителем сделалась всецелой. Когда Аменемхету было нужно, чтобы номарх своей властью поддержал какую-нибудь его затею, то во дворец отправлялся он, Хека, с набором алебастровых флаконов и…

Колдун тихо взвизгнул и отполз в сторону, увидев, что Яхмос медленно вытаскивает из ножен короткий пехотный тесак.

– Погоди, погоди, – затараторил он, – за что ты хочешь меня убить, я ведь раскаялся, я не хочу больше мучить твоего брата, я пришел рассказать тебе обо всем!

Тускло блеснув в полумраке каменной комнаты, тесак поднялся над головою ползучего колдуна. Тот закрывался единственной рукой.

– И еще я знаю, что задумал против тебя Аменемхет.

Тут же был торопливо пересказан разговор верховного жреца и начальника гиксосского гарнизона.

– А еще я знаю, как вылечить твоего брата.

И тут-то номарх удивил однорукого своей реакцией. Лицо его исказилось, он дернул плечом, у которого располагался Санех, и с губ сползло длинное портовое ругательство, что в качестве трофея было доставлено его солдатами среди разнообразной добычи в победоносном обозе с Красного моря.

Прежде чем уйти, уже стоя в дверях, номарх спросил, перебарывая неприятное чувство, чего колдун просит для себя за то, что рассказал. Тот, если бы мог, всплеснул руками, а так задергался всем жалким телом и торопливо запел, что ничего, ничего не смеет просить, лишь жизни просит и все. И еще самой малости.

– Говори.

Выяснилось, что колдуну надо навестить свой дом, ибо там хранятся его бесценные снадобья, и в весьма большом количестве.

– Не подумай, что я хочу сбежать, но будет жаль, если Аменемхет, обнаружив мое бегство, заберет все себе или в сердцах истребит. Без этих порошков, настоев и корней я бессилен. А твой брат обречен.

– Не проще ли изготовить новые, чем так рисковать, ведь главные тайны должны быть у тебя в голове, – подал голос Санех, и Яхмос кивнул, потому что сказано было правильно.

Хека улыбнулся:

– Мне понадобится несколько лет, чтобы восстановить все, чем я обладаю. А некоторые растения и не растут в здешних местах. Здесь нет синих летучих мышей, печени которых…

– А почему ты сразу не захватил все с собой, когда шел сюда, раз твои припасы такая ценность? – опять спросил Санех, и Яхмос опять кивнул.

– О-о, это не унести одному человеку, тем более однорукому. Если бы я был в силах, то, конечно… С моей стороны нет никакого замысла против тебя, я сам хотел просить у тебя четверых воинов, а лучше восьмерых для сопровождения. Пусть они меня заколют в том случае, коли я поведу себя не так. Заодно у меня будут и носильщики.

– Я подумаю, – сказал Яхмос и вышел.

41

Красавец Пианхи пребывал в отвратительном расположении духа. Это весьма заметно выражалось на его лице. Он был насуплен, неразговорчив и больше сосредоточен на своих мыслях, чем на деле, которым занимался в данный момент. Старший писец Пианхи руководил приемом подношений к стопам Амона-Ра, что прибывали раз в десять дней на одну из набережных, принадлежащих храму.

Перед ним валились в пыль, ему возносили хвалы в голос и отмеряли проклятия шепотом за спиной. Младшие писцы несли вслед за ним целый ворох папирусов, разобраться в которых не смог бы никто, кроме него, и в этом была основная часть его силы. Иногородние корабельщики заискивающе теснились с подношениями уже не храму, а ему лично. Справедливый красавец Пианхи никогда ничего не просил, он гневно и презрительно отвергал взяточников. Даже обещал наказать. Но как-то так получалось, что после каждой очередной выгрузки в личных кладовых Пианхи появлялись все новые кувшины, мешки, лари и шкатулки. Старший писец разбогател и заскучал. Ему недостаточно было того, что его амбары и подвалы ломятся от запасов. Ему, сверх этого, хотелось власти и почета.