Книга Вечный Жид - Сергей Могилевцев

– Ты, Исидор, ни в коем случае не должен считать себя неудачником! То, что твои романы не печатают, а печатают кого-то другого, вовсе не значит, что ты плох, а они хороши. Просто они попали в струю, а ты не попал, но главное, что ты состоишь при деле, как тот еврей, что варит куриные яйца и продает их на рынке по той же цене, что и сырые. Ты сам, кстати, кто по национальности, уж больно смущает меня твой нос и эти твои летящие в стороны волосы. Уж больно напоминают они еврейские пейсы!

Исидор тогда отшутился, сказав, что у него просто нет денег на парикмахера, и расчувствовавшийся редактор дал ему взаймы приличную сумму, а заодно уж взял себе в сборник один из его фантастических рассказов. В стране, закрытой со всех сторон глухим железным занавесом, происходило так много удивительного и фантастического, что фантастика здесь всегда была в цене, как вареная колбаса, которую моментально сметали с прилавков.

В своем романе «Исидор Калинофф, человек и гражданин вселенной», Айзек Обломофф мастерски рисует сцены быта литературного андеграунда последнего десятилетия советской власти. Особенно удаются ему сцены застолья и обязательных разговоров по душам, столь необходимых русскому, затерянному в огромных заснеженных пространствах, человеку. Также не уклоняется автор и от описания женщин, подруг Калиноффа, которые сопровождали его по жизни. Со столь странным и абсолютно, с точки зрения большинства, неудачливым человеком, говорит Обломофф, могли жить только лишь такие же неудачницы или, наоборот, особенно самоотверженные женщины, которых на Руси хватало всегда. После развода с женою, искренне считавшей его идиотом, Исидор одно время знался с некоей литературной дамой, у которой была своя квартира в Москве под крышей одной из старых высоток, из окна которой была видна кольцевая дорога и массивы унылого подмосковного леса. Дама писала детские повести, была ярко-рыжей, имела во рту вставной золотой зуб и по часам пила из чайника кипяченую воду, совершенно в конце концов сведя этим с ума Айседора, который с облегчением ее покинул. О литературных достоинствах детских повестей дамы мы умолчим. Какое-то время после этого он жил с приблудшей поэтессой, необыкновенно восторженной и наивной, которая вскоре, к сожалению, умерла от туберкулеза. Но наиболее длительной связью Калиноффа, продолжавшейся почти десять лет, была жизнь с необыкновенно влюбленной в него еврейкой по имени Инга Бланк, которая по нелепой случайности погибла, попав в гололед под пригодную электричку. После этого Калинофф надолго загрустил и почти не встречался с женщинами, опасаясь опять потерять кого-то из них, справедливо (а быть может, надуманно) полагая, что его собственная несчастливая судьба отражается и на его подругах.

– Мы, Исидорушка, совершенно заброшенные и никому неизвестные русские мужики, – говорил ему за бутылкой водки в каком-то грязном мытищинском кабаке такой же, как и он, безвестный и непризнанный литературный гений, – но нас, Исидорушка, любят русские бабы, а также бабы еврейские, молдавские, польские, и еще черт знает какие, в том числе даже и африканские, и, следовательно, мы существуем! Бабы кого попало, Исидорушка, любить не будут, у них насчет этого очень четко поставлено, у них на того, кто в природе не существует, особый нюх имеется и особый глаз.

Исидор тогда подумал, что, может быть, этот его приятель прав, и кого попало русские бабы любить не будут. Вот и славненько, решил он для себя, глядишь, продержусь на плаву еще какое-то время, а там, глядишь, напишу наконец гениальный роман! В это время как раз в стране началась перестройка.

Знакомство по объявлению (Оск.)

Он волновался, как будто ему было шестнадцать лет, и о шел на свое первое в жизни свидание. Во дворе старого монастыря, где они договорились встретиться, взад и вперед проходили экскурсии, и он не мог сразу найти ее глазами. В объявлении он написал, что глаза у нее должны быть зелеными, волосы каштановыми, и возраст не более двадцати пяти лет. Она, со своей стороны, просила, чтобы у него не было вредных привычек. Когда они наконец вычислили друг друга в толпе экскурсантов и вынужденно пошли на сближение, оба сразу же поняли, насколько они ошиблись. Вредных привычек у него, разумеется, было хоть отбавляй, а ей, без сомнения, исполнилось все тридцать пять, если не больше. Они долго вежливо беседовали о посторонних вещах, и когда наконец-то расстались, и он, и она, несомненно, испытали огромное облегчение, зарекшись на всю жизнь давать в газету брачные объявления. Спустя какое-то время он встретил ее в загородной электричке, и они все два часа, пока поезд шел до Москвы, провели в обществе друг друга, расставшись почти что друзьями.

Исидор (Изыск.)

Участие Исидора в перестройке, пишет Обломофф в своем неизданном романе, не подтверждено какими-либо материальными свидетельствами, но, несомненно, оно имело место. Впрочем, в перестроечной прессе встречаются две или три весьма остроумные и смелые статьи, подписанные псевдонимом «Азовский», и поэтому смело можно утверждать, что они принадлежат именно Исидору. В одной высмеивается тогда еще президент вот-вот готового рухнуть Советского Союза (вполне понятно, почему автор взял псевдоним), а в другой – известный академик, на которого тогда молились чуть ли не как на икону, публично выпоротый автором за какую-то пустячную провинность. Помимо этих, почти стопроцентно принадлежащих ему статей, есть и другие, косвенные подтверждения участия Калиноффа в общественной жизни страны, и даже прямое его отношение к защите Белого дома, где на некоторых фотографиях, которых, к сожалению, у нас сейчас нет, он изображен рядом с Борисом Ельциным и его ближайшими сподвижниками. Впрочем, могло ли быть иначе, зададимся мы вопросом, мог ли русский интеллигент, пусть и проживший большую часть жизни в условиях андеграунда, не участвовать в таких эпохальных событиях? Разумеется, нет, тут же отвечает Обломофф, и добавляет, что на этом, к сожалению, участие Калиноффа в перестройке закончилось, ибо из Крыма пришла печальная весть о смерти его отца, с которым они уже лет пятнадцать не поддерживали никаких отношений, и тридцатичетырехлетний Исидор был вынужден вернуться в Аркадию, где сначала занимался похоронами, а потом вступал в наследство огромным особняком, населенным к этому времени многочисленными приживалами, с которыми он, более или менее успешно, боролся год или два. В процессе этой борьбы у него неоднократно возникало желание плюнуть на все, в том числе и на свой аркадьевский особняк, и вернуться в привычное для него московское подполье, но тут как раз пришло время для нового романа, и он, бросив все, с увлечением отдался этой привычной и сладостной для него работе.

Роман назывался «Сто дней», был от начала до конца фантастическим, и повествовал с том, как к Аркадьевским берегам ранним солнечным утром приплывает на скромной лодочке Иосиф Виссарионович Сталин, как его восторженно встречают местные обыватели, и как, набрав необходимое войско, воскресший Генералиссимус совершает успешный поход на Москву. Все эти события происходят в романе на протяжении ста дней, которых, однако, оказывается достаточным для того, чтобы перестройка в стране закончилась, и в ней вновь воцарился тоталитарный режим. Непонятно было, почему в качестве плацдарма для агрессивного сталинского похода была выбрана именно Аркадия, и чем этот город так досадил Исидору? Возможно, тут сыграли роль его многочисленные детские комплексы, ненависть к матери и к отцу, его детская неуверенность и вообще отверженность всей его последующей жизни, но факт остается тактом: об Аркадии он отзывается особенно неприятно и зло, и особо подчеркивает сталинистские замашки ее горожан. Роман этот, учитывая время его написания, был опубликован небольшим тиражом за счет автора, хотя и не без некоторых приключений, поскольку в стране еще вовсю действовала цензура. Но, как бы то ни было, пощипанный и урезанный в объеме роман все же продавался какое-то время в Москве, хотя и не принес автору особенной славы. Но Исидор, вдохновленный этим несомненным успехом, тут же настрочил новый роман «Русские бесы», от начала и до конца пронизанный идеями перестройки и обновления. Тут как раз очень кстати сказались деньги его заграничных родственников, с некоторыми из которых он-таки познакомился (родственники были в восторге от того, что имеют в России диссидента-писателя). К этому времени он уже так прочно врос в тихий и застойный аркадьевский быт, в котором так легко и покойно можно было заниматься привычным ему сочинительством, что ни о каком возвращении в Москву уже не было и речи. Его незаметно охватила какая-то приятная истома и усталость, он с ужасом вспоминал о своей прошлой скитальческой жизни, и страшился возвращения к ней. Он даже женился на какой-то местной женщине, о которой ничего определенного нельзя было сказать, кроме того, что она большая стерва и сволочь. Впрочем, к стервам и сволочам ему в своей жизни было не привыкать! Справедливости ради надо сказать, что она успешно занималась огромным подсобным хозяйством, дававшим неплохой доход, а он продолжал по привычке писать романы, которые с помощью его многочисленных родственников даже издавались за рубежом. Так, он написал небольшой роман «Классик», где вывел самого себя в качестве очень крупного и даже гениального писателя, чуть ли не современного Льва Толстого, и роман «Безумие», где подробно описал различные психологические и физиологические отклонения, сопровождавшие его по жизни. Аркадия, к сожалению, оказалась не Москвой, здесь совершенно не слыхали о таких вещах, как богема и андеграунд, и, не без участия жены, за два последних романа его очень ненавязчиво поместили в N-скую психиатрическую лечебницу. Условия для работы в ней были великолепные, имелась огромная библиотека, собранная чуть ли не за сто лет существования этого заведения, и Исидор самозабвенно копался в ней с утра до вечера, выискивая материалы для своих новых романов. Его навещали родственники из-за границы, приходившие в полный восторг от того, что имеют в России безумного писателя, который до этого был диссидентом. Руководство лечебницы получало щедрые пожертвования как от родственников Исидора, активно, кстати, издававших во Франции, Англии и Израиле его книги, так и от супруги безумного сочинителя, которую такой расклад вещей необыкновенно устраивал. Устраивал он необыкновенно и самого Исидора, которого никто насильно не держал на привязи, он совершал ежедневно вдоль моря длительные пешие прогулки, и его, как местную достопримечательность, даже показывали туристам, говоря при этом: «А вот идет наш сумасшедший писатель!» В библиотеке N-ской психиатрической лечебнице до последнего времени хранился весь гигантский архив Исидора Калиноффа, и местные власти даже планировали устроить здесь в будущем, после расформирования этого древнего и заслуженного заведения, свой городской литературный музей. В городе не было иных особых достопримечательностей, и даже свой сумасшедший писатель оказывался здесь на вес золота.