Книга Пять вечеров с Марлен Дитрих - Глеб Скороходов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К актерским самооценкам надо относиться с настороженностью. Особенно к тем, что сделаны до спектакля, в день премьеры или перед первым исполнением новой вещи в уже обкатанной программе.
Предстоит запись двух сцен из «Травиаты» Верди. Виолетта – Галина Вишневская, Альфред – Сергей Лемешев. Музыкальный редактор Ирина Орлова два месяца умоляла знаменитую пару хоть что-нибудь записать на пленку из оперы, которую они спели в Большом всего два раза.
– Это будет уникальный документ и бесценный подарок всем вашим поклонникам! – не уставала твердить редактор Ирина.
Оркестр уже сидит в студии.
Вишневская: «Придется запись отменить, у меня не звучит ни одна нота. Вы видите: за окном моросит и моросит, лучше бы пролился ливнем. Что с моими связками!»
Лемешев: «Я обожаю Галину, не мог ей отказать. Но именно поэтому не имею права петь сегодня. Это хрип, а не пение».
И что же? Началась запись, и лучшего пения студия не слышала. И записаны были две сцены с первого же дубля! А Галина Павловна и Сергей Яковлевич, довольные, ворковали как влюбленные голубки, не вспоминая о страхах.
Это один пример. Таких сотни, если не больше. Может, тут есть некая закономерность. Актеру, певцу, музыканту необходима особая мобилизационность всех сил, направленных на преодоление трудностей. Тогда и результат – поразительный.
На лондонском концерте Марлен поджидала цепь трудностей, которые, как удары, следовали одна за другой.
Глубина этой самой современной лондонской сцены такова, что оркестр там разместиться не может. Его усадили в правой кулисе, да так, что ни дирижер, ни музыканты певицу не видели. Дирижер работал в наушниках, ибо он пения и не слышал: Марлен отгородили плотным холстом, на котором красовался к удовольствию художника сцены рисунок Рене Буше.
«Новый театр», где предстояла съемка, оказался действительно новым. Настолько, что стройка еще продолжалась. К служебному входу Марлен вышагивала мимо работающих бетономешалок, перепрыгивая через кабели и траншеи.
– Зато мы оборудованы самой современной техникой! – успокаивали ее.
– А эта техника проверена? – поинтересовалась она.
И тут выяснилось, что акустики еще и не чесались.
И до зала пение Марлен доходило раньше, чем звуки оркестра.
– Я не уйду со сцены, пока не будет достигнута полная синхронность, – сказала Марлен и поразила всех своим упорством: промучилась час, но добилась своего.
И это не все. Марлен поинтересовалась:
– Послали ли билеты людям, которые хотели купить их в кассе и просили меня оказать им помощь.
– Никакой платной публики в зале не будет, – огорошил ее администратор. – По нашим законам съемка концертов разрешена только на публике, получившей бесплатные приглашения.
– А если в зале окажутся те, кто пришел не слушать меня, а покрасоваться перед камерой?
– Не волнуйтесь, – успокоили ее, – таких мы вырежем при монтаже!
Спорить о том, как может повлиять подобная публика на концерт, не имело смысла. Когда Марлен после второго звонка посмотрела сквозь «глазок» в занавесе в зрительный зал, она пришла в ужас: семейные пары, жены которых поправляли галстуки мужьям и припудрясь смотрели не на сцену, а в объектив телекамеры, белые воротнички, не ходившие прежде на концерты, лениво оглядывали публику, их друзья с подружками, которых они уговорили пойти бесплатно развлечься. И только мелькавшие то тут, то там знакомые лица, да поклонники, раздобывшие пропуска постоять, давали хоть какую-то надежду.
«Когда люди говорят: “Я сделал все, что мог”, это значит, что они недооценивают себя».
Спасла ее сила воли, убежденность, что она способна показать хорошее шоу, которое взорвет любого зрителя, пробудив в нем интерес. Верные поклонники встретили ее появление на сцене аплодисментами, перекрывшими начало первой песни и вызвав недоумение части зала, с удивлением поглядывающих на них, никак не беря в толк, чем вызван такой ажиотаж. Но вот Марлен, сказав несколько насмешливых слов, запела вторую песню, и в зале что-то случилось: ее слушали уже все и аплодисменты стали всеобщими.
Так просто? Зрители поддались всеобщему настроению? Но кто скажет, какая мобилизованность потребовалась певице, чтобы сосредоточиться на одном – завоевать зал.
И у дирижера Стена Фримена, находившегося после репетиции в полуобморочном состоянии, дело пошло на лад: оркестр ни разу не разошелся с Марлен ни в синхронности, ни – что не менее важно – в настроении. Кстати, обошлись без накладок и звуковики, и осветители. Попробуй не согласиться, что концерт – коллективное зрелище, успех которого зависит от каждого, кто принимает в нем участие.
Сегодня, когда смотришь запись концерта, видишь, как волновалась Марлен, чаще, чем обычно, облизывала губы, уголок рта неожиданно тянуло от волнения вниз, но голос звучал отлично и переходы от песни к песне были естественны и логичны. А ее фигурка на огромной сцене под гигантским собственным изображением казалась по-особому одинокой и потерянной.
Зрители забросали ее цветами. Она собирала букеты, буднично ходя по сцене, роняла их, целовала кому-то руку, а кого-то пыталась обнять с риском свалиться в партер. Мелодия «Я создана для любви» не кончалась, как и аплодисменты. Она стояла у кулисы, помахивая букетом в знак прощания со зрителями, а цветочный дождь застыл вместе с нею на последнем кадре фильма.
Жизненный, а не киношный финал его оказался непредсказуемым. Оценивая запечатленное пленкой зрелище, Марлен написала:
«Я говорила себе: “Не раскачивай лодку. К чему создавать трудности?” Я пела все свои песни на всех знакомых мне языках. Я просто хотела показать шоу такое же, какое было у меня на Бродвее и во всем мире.
Это мне не удалось. И не только по моей вине, хотя я чувствовала свою ответственность. Возможно, после моей смерти они еще раз пустят эту пленку в эфир. И Бог с ними».
В эфир и в продажу пленка пошла еще при жизни Марлен Дитрих. И она осталась единственным документом, позволяющим увидеть певицу в живом концерте, который принес ей после кино новую славу.
Вот письмо известного автора, отправленное Марлен в декабре 1937 года:
«И вдруг меня поражает такое, от чего почти прерывается дыхание: что мы окажемся где-то совсем одни и что будет вечер, а потом опять день и снова вечер, а мы по-прежнему будем одни и утонем друг в друге, уходя все глубже и глубже. Вчера все еще будет сегодня, а завтрашнее – вчера. И вопрос будет ответом, а просто присутствие – полным счастьем».
И другое письмо, написанное тем же автором семь лет спустя и отправленное близкой подруге, хотя речь идет в нем все о том же адресате:
