Книга Воспитание чувств: бета версия - Елена Колина

Самиздатскую книжку держал в руках Сырник, а Пельмень наклонился над ним в кроватке, как над младенцем, посматривая в текст.

Алиса мрачно заметила:

– Это нелитературное слово, вы сами говорили, что мне нельзя…

– Литературное-литературное, – отмахнулась Энен. – Давайте читайте!

– Я художник! – завопил Сырник.

– А по-моему, ты говно! – радостно отозвался Пельмень.

В совместном с бандитами веселье незаметно прошел вечер. Энен сказала: «Театр закрывается, нас всех тошнит». Пельмень спросил: «Да, вы что-то бледная, а что вы сегодня ели?», Сырник, взглянув на часы, сказал: «Скотине пора спать» и отправился в спальню Романа, с телефоном и пистолетом: если Роман придет ночью и бухнется на свою кровать, то там Сырник с пистолетом и телефоном, застрелит и позвонит. Сейчас все это кажется смешным, но тогда – нет.

В репетициях пролетели два дня (в целом, считая с Петюна и Коляна, мы находились взаперти уже шесть дней), и наутро нашего седьмого дня мы, как обычно, расселись по диванам и велосипедам для завтрака и репетиции. Сырник – в нем жил актер – так хотел «поскорее ржать», что завтракал уже в шляпе бабы Цили.

Энен читала: «Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев однажды гуляли в дремучем лесу. Фадеев в цилиндре, Калдеев в перчатках, а Пепермалдеев с ключом на носу… И долго, веселые игры затеяв, пока не проснутся в лесу петухи, Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев смеялись: ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи!» Сырник сокрушался, что в Куче, вероятно, не найдется цилиндра, прикидывал, где взять перчатки и что приспособить под цилиндр (цилиндр можно сделать из картона, но обувные коробки, которые были в Куче, не подходят, слишком жесткие и не того размера)… И тут Энен сказала, что не может начать репетицию без должного запаса сушек.

– Пошлите кого-нибудь в магазин. Сушки должны быть несладкие. И мне нужна пресса, мы уже неделю оторваны от мира.

– Закупки, в принципе, не сакци… не сакцини… не разрешены… – сказал Сырник.

Сырник не разрешил бы закупку сушек, но – цилиндр!.. Цилиндр можно было сделать из обложек журналов, которые как раз обладают достаточной плотностью, не слишком тонкие и хорошо скручиваются… Можно послать за сушками и прессой низших чинов, что околачивались под нашей дверью, номер 3 или 4. К примеру, номер 3 пойдет за сушками и прессой для цилиндра, а номер 4 останется стеречь нас или, наоборот, номер 3 останется стеречь нас, а номер 4 пойдет.

– А мне мороженое, трубочку, – сказал Скотина.

– А мне бы докторской колбаски, – попросила Алиса.

– А пусть он позвонит из автомата маме… – сказал я.

– Моей маме? – спросил Сырник.

– Нет, моей. Пусть скажет, что я еще немного задержусь.

– Сушки – да, пресса – да, из нее сделаем цилиндр, мороженое малому – ладно уж, колбаса – черт с тобой, жри, позвонить маме – нет. И тихо мне тут, никаких мне тут «ха-ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи».

Послали номер 3, а номер 4 остался стеречь нас.

Номер 3 вернулся через полчаса с сушками и прессой для цилиндра, все заняли свои места: Пельмень, как всегда, уселся в инвалидную коляску, Сырник забрался в детскую кроватку, в шляпе и с цветком во рту – пластмассовый нарцисс нашелся в Куче, не знаю, кому он изначально принадлежал. Сырник планировал прицепить его на цилиндр.

И вдруг… Почему-то все главное происходило утром, приблизительно в одно и то же время, как будто враги Романа приходили к девяти на работу и все решалось. И вдруг у Сырника зазвонил телефон.

Связь была плохая, Сырник, сидя в кроватке с поджатыми ногами, кричал: «Але, але, я тут, у меня все под контролем!», но начальство его не слышало. Начальство его не слышало, но, кажется, кричало, Сырник нервничал, не мог выбраться из кроватки и, как младенец к маме, тянул руки к Пельменю. Все же человек, сидящий в детской кроватке в шляпе и с цветком во рту, не расположен к мгновенному выполнению служебных обязанностей. Представьте, что вы сидите в приятной компании в детской кроватке, в шляпе и с цветком в зубах, беззащитные перед внешним миром, – и вдруг из внешнего мира кричит начальство.

А Пельмень – у него было меньше склонности к прекрасному, но больше дисциплинированности в выполнении служебного долга – сказал: «Встань, встань вверх!», как будто можно встать вниз. Сырник все больше нервничал, не мог встать вверх, но связь вдруг волшебным образом установилась, и начальство его услышало, и он услышал начальство. Выслушав начальство, Сырник сказал: «Понял», отключился и встал. Стоял в кроватке и молчал.

И мы молчали, смотрели на него.

Алиса заплакала, сказала: «Папа? Что с моим папой?», а Скотина спросил: «А меня куда денете? В детдом, что ли?»

И я подумал: его мать в Америке, ни у кого нет ее телефона, и что скажет мама, когда я приведу Скотину домой. А Энен попросила Сырника:

– Пожалуйста, говорите осторожней, здесь его дети… Что с Ромочкой, что вам сказали?

– Сказали – все решилось. Сказали нам уходить. Во дают… то у них то, а то раз – и это…

– Как уходить? Куда уходить? У нас же репетиция? – удивился Пельмень.

– Решилось, решилось, папа победил! Мой папа победил, а вы дураки! – закричала Алиса. – Дураки, дураки, тупые дураки!

Она сориентировалась быстрее всех и теперь держалась боевым петухом, жаль, что триумф отчасти потерял смысл: к тому времени Сырник и Пельмень были нашими коллегами по драмкружку. Она могла бы выйти в коридор и торжествовать там, перед низшими чинами, но кому нужны низшие чины?

– …А как же цилиндр? С полями можно сделать… из журнала, – сказал Сырник.

– Да уж теперь все, забудь… Я вынул из головы шар, я вынул из головы шар… – пробормотал Пельмень и сам себе ответил, печально, словно прощаясь навсегда с чем-то хорошим: – Положь его обратно, положь его обратно.

– Нет, не положу, нет, не положу! – огрызнулся Сырник.

Пока все судили-рядили, Энен просматривала журналы, подозвала Сырника, показала ему рекламу американских машин, – когда они успели так подружиться? Сырник сказал: «Я уже не так хочу “седан”…»

– Вот этот красивый, мне нравится… – сказала Энен и, как мне показалось, без паузы: – Puis-je jouer avec une nouvelle poupée… Maman j’ai la nausée et le vertige… Maman de bon matin, nous irons aujourd’hui la marche…

Но, конечно, пауза была. Я не успел понять, что она говорит по-французски, я еще ничего не успел понять, а мой мозг все понял быстрей меня, я подумал: «А как же я? Литературу-то мы не успели!.. Что же мне теперь, самому все читать?..»

– Эй, чуваки, у нее рот скособочился! Голова набок! «Скорую», «скорую» вызывайте! Старуха-то кайфовая, пропадет к чертовой матери! – кричал Пельмень и, смутившись своей горячности к кайфовой старухе, пояснил: – Я медбратом работал, я знаю… Вот она жизнь, то хо-хо-хо и хи-хи-хи… а то кердык котенку.