Книга Багровый молот - Алекс Брандт

— Максимилиан Баварский — могущественный человек. Многие считают его ничуть не менее могущественным, чем сам император. И вы были уверены в том, что получите аудиенцию?

— Нет, монсиньор. Я не был ни в чем уверен. Но что я мог сделать в Шпеере? Сопровождать канцлера, разделить вместе с ним его горе — и только. Если и была хоть малейшая возможность вытащить из тюрьмы его жену и детей, эту возможность следовало искать в Блютенбурге[109].

— Разумно. Итак, вы отправились в Мюнхен.

— Да, монсиньор. Но прежде мне нужно было увидеть Веронику и Вильгельма. Я нашел их в условленном месте, на постоялом дворе, на полпути между Бамбергом и баварской границей. Томас был вместе с ними. Именно он должен был отвезти Вейнтлетт к родне, в Мергентхайм.

— А ваш друг, Вильгельм?

— Собирался вернуться в Бамберг — прежде чем заметят его отсутствие. Я передал Вильгельму письмо для своего дяди, в котором предупредил, что мне придется покинуть город на время. После этого мы расстались.

— Дальше.

— Примерно через месяц мне удалось встретиться с курфюрстом и рассказать ему обо всем.

— Вы говорили с ним лично?

— Я видел его так же близко, как сейчас вижу вас.

— Он обещал помощь?

— Он сделал больше, чем можно было надеяться. В моем присутствии он продиктовал письмо, адресованное князю-епископу Бамберга, в котором просил — можете себе представить, просил! — в память о заслугах канцлера Хаана проявить снисхождение к нему и его семье, позволить им уехать в Баварию.

Альфред умолк. Провел ладонью по вспотевшему лбу, расстегнул крючок на рубашке.

— Вам жарко? — спросил кардинал. — Потерпите. Солнце скоро уйдет.

— Простите, монсиньор, — сдавленно проговорил Юниус. — Мне до сих пор трудно говорить обо всем этом…

— Я понимаю ваши чувства. Но у нас мало времени.

— Еще раз простите… Я остался в Мюнхене на какое-то время. Вильгельм писал мне, и из его писем я узнавал о том, что происходило в Бамберге.

— И передавали эти сведения курфюрсту?

— Разумеется. Хотя уверен, что он знал обо всем и без моих отчетов.

Кардинал, кивнув, отщипнул виноградину от пурпурно-розовой грозди.

— Итак, — сказал он, перекатывая ягоду в пальцах. — Что же происходило в Бамберге?

— После ареста Катарины Хаан князь-епископ начал уничтожать городскую верхушку. Казнили Нойдекера, Морхаубта, Дитмайера. Казнили Иоганна Юниуса, моего дядю. Казнили Георга Флока и двух его дочерей. Казнили тех, кто осмелился поставить свою подпись под ходатайством канцлера, и тех, кто не слишком рьяно выступал за осуждение ведьм. В течение полутора лет почти все, кто заседал в Сенате, были сожжены или обезглавлены, один за другим, а их имущество — миллион гульденов золотом, а может, и больше — конфисковано в княжескую казну. Франц фон Хацфельд уехал в Вюрцбург; должно быть, только это его и спасло. Для всех остальных спасения не было.

Солнце скрылось за маленьким облаком, и алый шелк на груди и плечах кардинала слегка потускнел.

— Вы говорите о людях влиятельных и богатых. Вполне резонно предположить, что у них имелись покровители при дворе, которые могли бы за них заступиться.

— Вы совершенно правы. Но все эти связи помогли им не больше, чем Георгу Адаму Хаану.

— Что стало с канцлером и его семьей?

— Катарину Хаан сожгли после двух месяцев следствия. Она полностью признала свою вину в колдовстве, и мне даже не хочется думать, что ей пришлось испытать во время допросов… Ее везли на площадь в телеге, как простую преступницу. Единственное послабление, которое сделали для нее, — повесили перед тем, как сжечь. Его Трижды Проклятое Сиятельство Иоганн Георг Фукс фон Дорнхайм решил явить народу свою доброту. Что же касается Урсулы… Ее имя было в списке казненных. Но где и когда совершилась казнь — этого не знает никто. Остается лишь строить догадки. Вильгельм предположил, что после приговора ее сразу, без шума, сожгли в цайльской печи…

— Вы побледнели, Альфредо, — сказал кардинал, наблюдая за его лицом. — Теперь я вижу, что эти воспоминания действительно мучают вас.

— Я… Я любил ее, монсиньор, хотя она никогда не отвечала мне взаимностью. И люблю до сих пор… Я жив, а она умерла, и я даже не могу прийти на ее могилу…

Наступившее молчание было прервано словами кардинала:

— Значит, Вероника осталась единственной наследницей состояния Хаанов?

— Не совсем так, монсиньор. Маленькие сыновья канцлера, Даниэль и Карл-Леонард — они остались в живых. Фон Дорнхайм не посмел их тронуть.

— Из ваших рассказов я понял, что князь-епископ не проявлял особого милосердия к детям.

— Это так. Но он не сумел бы ничего сделать. Перед отъездом канцлер составил завещание, по условиям которого все имущество Хаанов переходило к двум его младшим сыновьям. И самое главное: опекуном мальчиков Георг Хаан назвал курфюрста Баварии Максимилиана.

— Могу представить, как это обрадовало князя-епископа.

— Фон Дорнхайм рассчитывал наложить лапу на имущество канцлера — и остался с носом. Оспорить завещание — один экземпляр которого уже находился к тому времени в Мюнхене — и вступить в открытый конфликт с Баварией он не посмел.

— Ваш прежний патрон был весьма предусмотрительным человеком… Вы больше не виделись с ним?

— Только один раз, в Шпеере. Курфюрст отправил меня туда. Я должен был передать канцлеру, что в Мюнхене ему предлагают почетную должность и при этом настоятельно советуют не возвращаться в Бамберг, где никто не сможет его защитить.

— Однако канцлер не внял этому предупреждению.

— В точности так, монсиньор.

— Столь искушенный и опытный человек — неужели он не понимал, что возвращение в Бамберг означает для него гибель?

— Видите ли, монсиньор… Когда я увидел его там, в Шпеере, то не сразу понял, что это он. Он словно постарел на десять лет — облысел, глаза постоянно слезились. Он уже знал обо всем: о смерти жены, Адама и Урсулы. Единственным утешением для него стало то, что Вероника смогла скрыться от палачей Фёрнера.

— Кстати, — перебил его кардинал, — вы что-нибудь знаете о том, где она сейчас?

— Нет, монсиньор. О судьбе Вейнтлетт мне ничего не известно. Знаю только, что Томас благополучно привез ее в Мергентхайм. Молю Бога, чтобы она была сейчас в добром здравии и сумела справиться с горем, которое обрушилось на ее семью.

— Скажите, Альфредо: во время нашего разговора вы несколько раз назвали младшую дочь канцлера именем Вейнтлетт. Как это понимать?

— Вейнтлетт — что-то вроде домашнего имени, которое придумал для Вероники ее отец. Я не знаю, что означает это имя, и в церковных книгах его вряд ли найдешь. Но задавать его высокопревосходительству вопросы…