Книга Витязь. Содружество невозможных - Наталия Нестерова

— Тай… Андрюха там… к Иррме, давай все-таки к ней, зашьем плечо. Потом будем искать твое место силы. Потом, ну…

— Нет. Думай, оруженосец. Найди мне живое место. Живое. И быстро. — Эльф тяжело осел на мотоцикл и ссутулился. — Возьми свое волшебное стекло… Айфон свой.

Орк пробежал пальцем по экрану: «Место силы Москва». «Воробьевы горы», — выплюнула умная электроника. «Никогда не ррразговаривайте с незнакомцами…» — насупились серые тучи на небе; Котов поежился: ну их, ннну их, эти горры…

День уже миновал середину; тени становились длиннее, людей вокруг делалось еще больше, словно на древнюю площадь решил сбежаться весь гигантский муравейник. Слишком много людей. Котик заволновался и снова заходил: руки в карманы, широким кругом подле Тайтингиля.

И вздрогнул, услышав разговор двух приятных седых дам: «…а потом в Коломенское…»

Коломенское!

— Поехали.

Коломенское встретило прибывших полузаполненной гостевой стоянкой, огромными воротами, оснащенными недружелюбными рамами металлоискателей.

До знаменитого оврага потребовалось идти, идти, минуя массу ярких уже сейчас клумб, гуляющих галдящих людей, детей. Прошли яблоневый сад, в котором белоснежными островами отцветали поздние сорта; ровные ряды великолепных деревьев, и аллею под ними, и лавочки, уютно обсиженные пенсионерами. Эльф шагал чуть тверже, временами оглядываясь по сторонам, но Котик неотрывно следовал рядом, неотррывно.

В овраг нынче спускались любовно выложенные бетонным брусом чуть извилистые тропки и длинные деревянные лестницы во много пролетов; через ручей, бегущий по самому дну, перекинулись горбатые мостики, а бережки забрали бордюрами, отделанными окатанным камнем. Слишком мало в Москве осталось живой воды, и здесь к ней отнеслись любовно.

Витязь, презрев неизбежную в субботний день очередь, час сидел на знаменитом пузырчатом Девьем камне Голосова оврага. Котик убалтывал истово верующих, которые пришли причаститься камню, подождать еще немного, но и сам Тайтингиль — мужественная фигура в черной коже, веер волос, стекавший до земли, видимо, просто собственным видом убеждал страждущих сострадать — и не дергать.

Котик звонил Ирме, Котик отпихивал от Тая желающих сместить его с камня, Котик говорил и говорил, и нервничал, и сам терял силы, и сунул тысячную бумажку какому-то велосипедисту в шортах — тот за сдачу доставил от набережной пару бутылок воды без газа и пару кусков багета с пошло торчащими изнутри сосисками, измазанными красным соусом. Наконец эльф тихо выпрямился… и воссиял.

Воссиял и Котов. Эльф молча протянул ему окровавленную ладонь, в которой лежал крошечный кусочек металла.

— Чтобы восстановить мою суть, а при таких врагах я не могу позволить себе слабости, мне нужно взять жизнь воина, — негромко сказал Тайтингиль, когда они отошли прочь от толпы немедленно прильнувших к камню.

Котик замер.

— Т-ты… хочешь убить кого-нибудь? Т-тыы… меня? — с какой-то одержимой решительностью спросил орк. — Меня-a? Я был же воином, был… я — да…

Эльф усмехнулся:

— Твоей силы не хватит. Нет, Азар. Не тебя, оруженосец. И… я не стал бы. Я эльф, у нас иная магия.

— Но кого? Что за воин тебе нужен?

— Я найду. Он зовет меня. Он готов даровать свою силу в защиту этого мира, — тихо ответил Тайтингиль.

И Котов, почему-то представив седого, маститого ветерана Великой Отечественной, гордо и одиноко сидящего на лавочке в ожидании удара клинком по шее, шел за эльфом, плохо представляя, что он станет делать.

Но Тайтингиль нашел что искал.

Древние коломенские дубы росли тут триста, четыреста, а то и семьсот лет. Некоторые были огорожены, иные же раскидывали свои ветви широко и привольно безо всяких табличек и оград. Эльф прижался ладонями к морщинистой коре одного из таких патриархов Москвы и замер. Затем тихо заговорил — он говорил по-эльфийски, о страшной и великой паучихе, о себе, о своем сражении, о своем пути к звездам.

— Оруженосец. Вот воин, готовый отдать мне свою жизнь. Силой этого древа я восстановлю свою воинскую мощь и сумею снова достойно стоять в любом бою.

Солнце село, Котик колготился поодаль, а Тайтингиль, не отрывая ладоней от дерева, негромко пел.

И гигант умирал.

Один за другим падали вниз сухие листья.

Ствол потерял краски и словно подернулся пеплом.

Продольные трещины прорезали толстые ветви.

И когда эльф отпустил ладони и отошел — на весенней траве вокруг дуба лежало широкое кольцо сухой листвы.

Сквозь которую пробивался молодой, всего на две развилки, зеленый росток. Тайтингиль тронул листья новорожденного дубка пальцами и резко выпрямился.

Теперь он был другой. Сила векового древа напитала его, суровая и прекрасная, отразилась в стати, в лике. Орк глянул с восхищением — вот она, вот, несгибаемая золотая суть! На котячьей душе сразу стало хорошо и спокойно, и поверилось в победу, скорую и триумфальную, и что потом все обязательно будет хорошо, словно само собой…

— Оруженосец!

Котик подскочил.

— А теперь едем.

«Хаябуса» желтой стрелой резала Москву.

На орочьих боках намертво сомкнулись стальные пальцы, теплые, горячие пальцы витязя.

— К тебе едем, — услышал Котов, — я не уверен, что сегодня мне стоит прикасаться к Ирме, слишком велика во мне мощь древа, и она не до конца влилась еще в мои жилы. Я желаю вина и покоя. Новый рассвет сделает меня единым. Я больше не допущу слабости.

Котов, втиснув мотоцикл на место, где обычно ночевал его «амарок», наскоро предпринял хоть какие-то меры безопасности мотоцикла, угнать который теперь мог бы даже сопливый школьник, и, причитая, предчувствуя грядущий гнев мрачного соседа Ирмы по поводу угнанного транспорта, бросился за эльфом.

Наверху, в квартире, Тайтингиль, не задерживаясь ни на секунду, сорвал кожанку и окровавленную одежду прямо в прихожей, сбросил обувь, штаны и белье и молча двинул в сторону липовой сауны. По мышцам спины ходили волны; Котик ежесекундно подпрыгивал, подпррыгивал… и, кинув эсэмэску — «Ирма, мы у меня», сбросил свои трикотажи и рванул за эльфом, впиваясь взглядом в причудливую вязь на коже — тонкий белый шрам на плече, шрам от удара, когда-то едва не перерубившего Тайтингиля пополам, и новая метка — огнестрельная звезда, спереди и сзади.

— А вот теперь, оруженосец, — произнес Тайтингиль, обернутый по бедрам вафельным банным полотенцем, падая на роскошный мягчайший уголок в гостиной, — вот теперь я хочу быть пьян. Вина, Азар. Любого. Хоть того… кошерного.

Породнившись с плотью этой земли, с великим дубом, выросшим из ее чрева, эльф ощущал, как по жилам бежит неслыханная мощь — неукротимая, нездешняя; контуры всего, что окружало его, словно делались привычнее и понятнее. Дуб одарил не только своей силой, но и знанием; на ум внезапно приходили разные тутошние слова — стрелец, управа, гривна, биричь, кметь; анфиладный огонь, артобстрел, «катюша», «мессершмит»; калаш, стропорез, духи, укроп.