Книга Роковая женщина - Кэрол Нелсон Дуглас

Ирен никогда не упоминала об их с Годфри надеждах стать родителями. Впрочем, они не так давно поженились и, возможно, не хотели, чтобы их друг от друга что-либо отвлекало. Кроме всяких тайн. А еще кроме меня. Впрочем, не исключено, что я тоже являлась для них тайной. И для себя самой.

Ирен подождала, потом заговорила с такой мягкостью, словно пела колыбельную:

– Ваша мать еще жива?

– Нет, – безжизненным голосом ответила женщина. – Как и вас, меня бросили… передали в руки того, кто готов был принять.

– И вы не знали никого – возможно, какую-нибудь женщину, – кто интересовался бы мною?

– Вами интересовались все! – выпалила миссис Гилфойл, и ее лицо исказилось от сильных эмоций. – Зачем вам нужна мать? Или ребенок? Но мне он необходим. Здесь и сейчас. – Со вздохом она опустила лицо на белую ладонь. – Была какая-то женщина, – медленно произнесла она, – которая приходила нас повидать, когда мы были совсем маленькими. Она была в черном, как вдова. Приезжала в экипаже, запряженном четырьмя белыми лошадьми. Вы полагаете, это была наша пропавшая мать? И что мы были… сестрами?

От ее зловещего тона и монотонного голоса у меня забегали мурашки по коже. Я почувствовала печаль, более глубокую, чем Атлантический океан. Меня носило по его волнам, как одинокую чайку. А еще в голосе миссис Гилфойл мне почудилась насмешка.

Ирен ответила еще мягче:

– Нет. В жизни все сложнее. И у вас же была сестра-близнец. Чего еще можно желать? Женщина в черном, вдова. Я непременно буду ее искать. И если я случайно что-нибудь узнаю о вашем происхождении…

– Забудьте! – Миссис Гилфойл выпрямилась, вцепившись в ручки кресла, и стряхнула с себя печаль. Так стряхивают паука, внезапно обнаруженного на юбке. Ее руки с побелевшими костяшками казались на ярком гобелене прохладными и твердыми, как алебастр. – Забудьте обо мне. Послушайтесь моего совета, оставьте ваше прошлое. Никогда больше не приходите сюда.

Наконец она поднялась и покинула комнату, оставив двери широко открытыми – как окна, когда выпускают птиц из клетки.

Ирен взяла меня под руку:

– Итак, теперь ясно: имеется нечто такое, что стоит узнать. Пошли. Давай покинем эту величественную теплицу. На розе, живущей здесь, черная гниль, и я не хочу заразиться. Напомни мне никогда не завидовать ничьему богатству и положению.

– Ты никогда и не завидовала, – возразила я, в то время как она увлекла меня вниз по шикарной лестнице.

Подруга тащила меня по ступенькам, как фея-крестная – Золушку, прочь от бала и прекрасного принца. Я не могла противиться желанию оглянуться… на что?

– А еще напомни мне, чтобы я не забывала собственный совет, – пробормотала она, когда мы прошмыгнули мимо дворецкого и лакея на многолюдную улицу Нью-Йорка. – Ах! – глубоко вдохнула Ирен запах конского навоза. – Наконец-то свежий воздух!

Глава двадцать седьмая

Маленькая удача

Дюймовочка, милая крошка,

Пой, Дюймовочка, пляши…

Детская песня

Мы вернулись к Чудо-профессору, ходячей энциклопедии, который продолжал утверждать, что знает все.

– Я всегда готов приветствовать красивых леди, – галантно сказал он, – но я не помню ни имени женщины в черном, ни того, кем она была. Конечно, в театре полно мелодраматических особ, и мы, ветераны, научились не обращать внимания на их эксцентричность. Думаю, только женщина заметила бы подобную посетительницу, а поскольку и Софи, и Саламандры нет в живых… Они были тебе вместо матери, маленькая Ирен. А как внезапно ты покинула сцену ради занятий с маэстро! Мы не могли себе представить, как ты сводишь концы с концами, посвятив себя занятиям вокалом. Правда, вскоре мы узнали, что ты уехала за границу.

Ирен помолчала с минуту.

– В то время, помнится, я работала у Пинкертона. Тогда еще был жив его основатель, и он был обеими руками за женское отделение в своем агентстве. Такая работа меня устраивала, потому что между заданиями оставалось много времени на уроки вокала.

Финеас Ламар подмигнул:

– Наверное, тебе подходила работа детектива: ведь ты была умна, как лисичка. И превосходная разносторонняя актриса. Но кто же из тех, кто еще играет на подмостках и был в то время старше тебя (и поэтому должен больше помнить о твоем прошлом), заметил бы ту таинственную женщину в прошлом? Уверяю тебя, что эта бедная «королева Виктория» в трауре обычно не вызывала любопытства в театре. Ведь там было на кого посмотреть: шпагоглотатели и канатоходцы, всякого рода экзотика. Дай-ка подумать. – Поднявшись со своего глубокого кресла, он подошел к бюро и вынул оттуда кипу афиш. – Ах, эти старые времена! Надеюсь, афиши помогут освежить память всемирно известного менталиста. Пропавшие матери не были моей специализацией на сцене.

Он послюнявил палец, как будто собираясь проверить направление ветра, и начал просматривать пожелтевшие афиши:

– Гм-м. Мадам Десото. Нет. Слишком старая. Ага, Мазепа с Манхэттена. Нет, она была наездницей, а те, кто работает с животными, редко замечают людей. Но у нее была такая прекрасная фигура… Жаль, что она каждый день пригибалась к лошадиной шее. А Крошка Долли Дойли в то время была слишком юной, чтобы что-нибудь заметить, особенно тихую даму в черном. Тогда многие носили траур. Когда ты родилась?

– Говорят, в пятьдесят восьмом.

– А к шестьдесят второму ты уже выступала. Как раз в разгар гражданской войны, не так ли? Хотя в Нью-Йорке жизнь продолжалась, многие матери потеряли сына или мужа из-за этого кровавого конфликта на Юге. Я помню сплошной черный цвет в те жестокие годы. Только теперь его стало меньше: эти несчастные женщины сходят в могилу вслед за своими мужчинами.

– Финеас! – с укоризной произнесла Ирен. – Мы пришли сюда не ради урока истории и рассказов о войне. Если бы я стала вести поиски среди женщин, потерявших сыновей и мужей в гражданскую войну, то поседела бы и сама надела черное, как мать Уистлера[52].

Он пожал плечами и продолжил листать афиши.

Я задумалась о гражданской войне в Америке, о которой, конечно, слышала. Однако я понятия не имела о связанном с ней явлении: женщинах в черном, которые прожили в трауре более двух десятилетий и начали уходить только сейчас. Меня поразила мысль, что матерям, воспитавшим детей, грозит опасность их пережить. Наверное, это самая печальная вещь на свете.

Не могла ли та дама в трауре быть одной из этих несчастных, которые потеряли ребенка из-за болезни, или войны, или какого-то несчастного случая, и навещали детей из театральной труппы, у которых не было родителей?

Такая женщина не обязательно была матерью кого-то из малышей. Она просто пыталась таким образом заглушить тоску по умершему ребенку.