Книга Еда и патроны. Полведра студёной крови - Вячеслав Хватов

– Ни хера ты на месте долго не усидишь, я-то тебя знаю, – ухмыльнулся Ткач. – Снова ломанёшься куда-нибудь, а когда вернёшься, твоих баб и след простыл. Они – товар скоропортящийся и спрос имеют. Растащат.

– Тут ты прав, – признал я. – Тяга к путешествиям умрёт вместе со мной. И поэтому под бордель я приспособлю трёхпалубный пароход. Найду спеца, чтобы поставил на него движок, и вниз по Каме до самого моря. Может, вдоль берега пойду, а может, вообще через море к далеким берегам. Как думаешь, Алексей? А? Тьфу, бля! Спит зараза.

Глава 22

Любо-дорого смотреть, как хорошо отточенный клинок рассекает податливую плоть или как тёмно-синее грозовое небо внезапно делит пополам раскалённая нить молнии. Мгновенное и непредсказуемое разрушение, есть в этом что-то прекрасное. Медленная смерть, растянутый во времени распад, постепенное угасание не интересны никому. Тем более тому, кто является непосредственным участником процесса. «Отмучился» – говорят о безнадёжном больном, на самом деле мучающем своих близких и рядом живущих, большинство из которых готовы поспособствовать болящему с переселением в мир иной. Раньше не задумывался о собственной смерти в этом разрезе, но когда придёт время, я предпочту, чтобы всё произошло без посторонней помощи и как можно более комфортно. Пожалуй, замёрзнуть – то что надо. Заснул в сугробе – и всё. Это утро обещало справить панихиду ещё до восхода солнца, но мы с Ткачом упрямо шли сквозь пургу, сыплющую снег в наши укрытые намордниками лица. Относительно тихо стало лишь тогда, когда, спустившись с холма, мы вошли в сосновый бор, обступивший нас стройными рядами стволов практически одинакового калибра. Весь дневной свет, до этого хоть как-то проникавший сквозь снежную пелену, остался там, наверху, за плотным игольчатым куполом. Сумрак не разбавляла и нехоженая белизна под ногами, а лучи от наших фонарей странным образом растворялись в нём, не достигая и третьего по ходу дерева. Однако полной темноты не наступило, просто мы двигались словно в мутной воде. Со звуками тоже творилось что-то неладное. Ни обычного для этого времени пощёлкивания клестов или других пичужек, ни шелеста хвои на ветру. Только снег поскрипывает под лыжами да порой «выстрелит» на морозе ствол сосны.

Ткач, похоже, ничего особенного не заметил. Идёт себе который час и бубнит что-то о жратве и привале. Мне же неуютно здесь. Не так, как может быть неуютно у чёрта на рогах в лютый мороз – это дело привычное. Нет, тут по-другому, по-плохому. Лес становится теснее, приходится тщательнее выбирать дорогу и особо не разгонишься. Вот и Красавчик впереди уже слился со сплошной шеренгой сосен. Ещё через пару минут мой питомец вернулся назад. Глаза навыкате, кончик языка свесился набок. Он тоже это чует. Ссыкотно ему что-то. Если вспомнить, как перед каждым появлением нагоняющего панику Рокотуна этот шельмец заранее сваливал в неизвестном направлении, а сейчас едва не жмётся к ногам, становится ссыкотно и мне.

– Ткач, ты ничего не замечаешь?

– Ты про что?

– Будто бы деревья становятся теснее и впереди, и там, откуда мы пришли.

– Да хуйня. Сейчас выйдем на свободное место.

– Думаешь? Вон, гляди, где сейчас только прошли, уже не вернуться.

– Э-э… И что делать? – встревожился Алексей, особо остро воспринимающий всё странное, если потыкать его в это носом.

– Рвать когти отсюда.

– Да вроде и так идём, не останавливаемся.

– Значит, надо налечь.

Следующие полчаса мы метались между соснами, незаметно, медленно, но верно скрадывающими пространство между собой. Бабкины салазки пришлось бросить, потому что они постоянно застревали и тормозили нас. Иногда казалось, что ловушка окончательно захлопнулась, но всякий раз Красавчик находил лазейку, и мы с трудом протискивались в неё. Это напоминало странную игру, ставкой в которой была наша жизнь, а главный приз едва просматривался среди обступающих нас сосен. В один такой просвет я и рванул впереди Красавчика, но он обошёл меня, просочившись между деревьями. Ткач, тяжело дыша, бежал следом за мной. Вот уже близка вожделенная опушка! Красавчик выскочил наружу без проблем и закрутился на поляне, будто дразня нас. Я протиснулся между соснами, сломав одну лыжу. Едва выдернув вторую, отполз на спине подальше. А вот напарнику моему не повезло. Даже кинув мне рюкзак, он так и не смог пролезть там же, где я. Не помогло и то, что Ткач скинул верхнюю одежду и остался едва ли не в исподнем.

– Давай сюда. – Я освободился от второй, ставшей обузой лыжи и, сразу провалившись по пояс в снег, подполз к ещё широкому просвету между деревьями метрах в пяти от Ткача.

Тот окольным путём доковылял до спасительной щели и попытался в неё протиснуться. Лыжи при этом этот идиот не снял да и с автоматом расстаться не поспешил.

– Иех! – потянул я своего напарника за «калаш», который он зачем-то держал в руках. Голова и жопа прошли, одна лыжа, оставшись среди деревьев, тут же лопнула, раздавленная ими, а вторая разделила её участь чуть позже, когда мы уже вдвоём барахтались в глубоком снегу на опушке.

– Бля! – только и смог выдохнуть Ткач.

Страх заставляет человека двигаться, но никогда не способствует мыслительному процессу. Конечно, одномоментно кто-то и цепенеет от накатившей волны ужаса, но потом она всё равно гонит человека прочь. А вот думать при этом он даже не пытается. Казалось бы, остановись, прими единственно верное решение, но нет, продолжает бежать куда глаза глядят. А в нашей ситуации ничего другого и не оставалось, хотя без лыж продвигались со скоростью плетущейся на погост клячи. Хорошо ещё Красавчик притащил двух жирных тетеревов и одного зайца. Определённо судьба решила вознаградить нас за все мытарства последних дней, а может быть, кто-то там, наверху, решил ещё немного понаблюдать, как эти два червячка извиваются на иголочке. Пожалуй, неделя-другая и я тоже стану слезливым и набожным. Вон Ткач, забравшись в тёмный тоннель рудника, молится украдкой. Этот заброшенный рудник пришёлся как нельзя кстати для двух почти замерзших и выбившихся из сил бродяг. Местность тут совершенно не способствовала ночлегу под открытым небом. Тайга к вечеру сменилась перелесками из полярной берёзы с кривыми, будто скрюченными артритом стволами, перемежающимися зарослями багульника. Ветру раздолье. Ни костер развести, ни за деревом укрыться. А постоянные спуски и подъёмы вымотали почище дневного барахтанья в глубоком снегу. Так что, преодолев последнюю впадину, мы едва дотащились до небольшой расселины, оказавшейся входом в шахту. Остановились недалеко от входа, чтобы не угореть. Кое-как развели костёр из наломанных по дороге веток. Сквозняк хорошо вытягивал наружу дым, а из тёмного чрева старой шахты тянуло затхлым и сырым, но тёплым. Висящие вниз башкой летучие мыши и ползающие по стенам чёрные слизняки в ладонь величиной лишали это место ощущения необитаемости. Какие-никакие, а соседи.

Говорить о том, что произошло с нами, не было ни сил, ни желания. Тем более не имело смысла пытаться хоть как-то объяснить необъяснимое. К агрессивной фауне мне не привыкать, но вот флора пыталась со мной покончить впервые. Видимо, прав был тот шаман насчёт чертовой Золотой Бабы, и напрасно я поскупился стерве на дары. Теперь выживает нас из тайги, всеми мыслимыми и немыслимыми способами пытается не пропустить халявщиков к цепи камней, среди которых прятался тот самый, с брюхом, набитым добром, которое сделает нас сказочными богачами.