Книга Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

– У княжества, слава Господу, есть хозяин – Раймонд! И я. Сын наш все унаследует, но не раньше, чем мы оба будем там! – и указала глазами на гигантские потолочные балки, имея в виду, разумеется, не кровлю, а Царствие Небесное. Огромная нежность к беспомощному попискивающему комочку, от которой Констанция задыхалась, не могла затопить неколебимую решимость, что пока она, княгиня, жива, Антиохия принадлежит ей. Нет такой любви, которая оказалась бы сильнее ее прав и ее долга.

Грануш только усмехнулась, продолжала сюсюкать:

– Аревс, дитятко мое милое! Мать-то твоя, ну вся в покойную твою бабку Алису, упокой Господи ее грешную душу! Ничего, ничего, старая татик защитит тебя ото всех!

От воспоминаний о покойной матери нахлынули мысли о неизбежности собственной смерти. То ли от жалости к Алисе, так и не познавшей материнского чувства, то ли к самой себе, которую мать не любила так, как, оказывается, можно и должно любить свое дитя, потекли неудержимые слезы. Мамушка наконец-то бросилась утешать, ласкать и выспрашивать. Объяснять не осталось сил, и не прошла еще обида на старую армянку, мгновенно перекинувшую свою привязанность на новое существо и осмелившуюся сравнить любящую и нежную Констанцию с жестокой Алисой. А вдруг неразумный малыш соблазнится этим армянским воркованием и отвернется от собственной законной родительницы, предпочтет неопытной матери старую ворожею?

Ворвался растерянный, счастливый Раймонд, и слезы Констанции тут же превратились в слезы радости, испарились глупые опасения. Не обращая внимания на шипящую Грануш, князь склонился над своим первенцем. На виске Пуатье пульсировала жилка, дрогнули короткие выгоревшие ресницы. Не дыша, князь коснулся щечки сына указательным пальцем. Констанция с гордостью протянула ему уже туго спеленатого сына:

– Раймонд де Пуатье, князь Антиохийский, это мой дар тебе.

Глаза роженицы запали, лицо осунулось, пожелтевшая кожа обтянула скулы, завитки волос прилипли ко лбу, но впервые Констанция знала, что она достаточно хороша для Раймонда. Теперь у нее появилось еще одно дорогое и близкое существо, кто-то, кому она была нужна. Она – опора своему сыну, но материнство – это ее опора. Больше никогда ее не будут мучить обиды, ревность и женская слабость. Теперь она князю ровня. Даже дама Филомена признала:

– Мадам сражалась всю ночь так, как вам, рыцарям, не приходится сражаться. Никто из вас не выдержал бы родовых мук, не пискнув.

Появление на свет сына и наследника, названного Боэмундом в честь отца и деда Констанции, стало лучшим событием года. А самое злосчастное стряслось на Рождество, праздник, так много значащий для молодой матери.

В сочельник выпал снег. Под его мокрыми, тяжелыми лепешками обвисли листья, согнулись ветви пальм, кедров, дубов, склонились кипарисы, обломились хрупкие верхушки сосен. Белый покров завалил склон Сильпиуса, устлал плоские крыши домов, оторочил известняковые стены, укутал своды, оттенил выступы и арки, припушил колокольни, нахлобучил чалмы на змеиные головы минаретов и засыпал старый римский акведук. Антиохия стала неузнаваемо красивой, как переодевшаяся юношей девушка.

В покоях княгини было уютно и тепло, пылал камин, полы покрывали ширазские ковры, стены завешивали шелковые гобелены, на которых переливались лазурью, золотом, карминной кошенилью, охрой, изумрудной медянкой и землистой умброй евангельские события, святой Георгий повергал дракона и христианские воины шли на приступ стен Иерусалима. Констанция распахнула тяжелую свинцовую раму окна, подставила девятимесячного Боэмунда под падающие снежинки. Малыш хохотал, сверкая четырьмя зубиками, тянул толстенькие, в младенческих перепонках, ручки к ослепительно-ярким лимонам на голых ветвях, на его теплой коже таяли белые хлопья. Констанция преодолела желание затискать крошку. Впервые княжеский дом встречал Рождество с наследником. От праздника веяло теплым духом овечьего хлева, теплым молоком, материнством, счастьем.

Правда, в Сирии было неспокойно: Жослен, этот неисправимый, близорукий миротворец, заключил мир с артукидским султаном Кара-Арсланом, непримиримым врагом Антиохии. По тому, как Раймонд пожал плечами и отказался даже обсуждать эту весть, Констанция догадалась, что его глубоко возмутила готовность графа Эдесского примиряться с неверными, лишь бы не признать над собой покровительства Антиохии. Куртене постоянно пытался что-то выгадать, совсем недавно он отказался принести вассальную присягу Раймонду и нарушил свои денежные обязательства перед Антиохией, уверяя, что в его обнищавших от постоянных войн землях почти не осталось населения, а оставшиеся вилланы вконец разорены. Может, в этом и была толика правды, но слишком хорошо князь знал изворотливость Жослена.

Царствуй в Иерусалиме такой монарх, как Бодуэн II, властный король уже давно явился бы в Сирию во главе своих полков и заставил бы северных баронов договориться. Но дед уже много лет водит полки в Царствии Небесном, и Утремер, возглавляемый отроком и женщиной, оказался уязвим как никогда. Без единого всесильного, мощного и решительного иерусалимского суверена распались нити поддержки, связующие северных баронов, разошелся непрочный шов между Антиохией и Эдессой. Прежнее приятельство сменилось холодной враждой, и ссора немедленно стала известна Занги. У проклятого атабека везде имелись лазутчики, среди сирийских мусульман нашлось полно осведомителей, он отсылал и получал сообщения с помощью голубей. Неудивительно, что тюрок слышал любое слово, сказанное в Антиохии каждым мужем жене в постели.

Едва Жослен де Куртене двинулся со своим войском на помощь своему новому союзнику Кара-Арслану, Имадеддин немедленно осадил Эдессу вместе с ордами туркменских племен. Преступной небрежностью было со стороны Жослена оставить город без припасов и сильного гарнизона, положившись на местное армянское ополчение и на наемников, которым год не плачено. Куртене спешно вернулся, но не решался нападать на осаждающих в одиночку и только отчаянно взывал из Турбесселя о подмоге. По слухам, за месяц осады отчаянно сопротивляющиеся жители Эдессы дошли до крайности.

Византийцы, на которых слепо полагался Жослен, с которыми он только год назад подписал договор о помощи, могли легко спасти графство, но даже пальцем не шевельнули, занятые собственными нескончаемыми войнами. Может, василевсу не понравилось, что Жослен дал прибежище своему армянскому кузену, принцу Торосу, сыну Левона, сбежавшему из Константинополя. Удивительно, как мог осторожный, проницательный граф Эдесский оказаться столь доверчивым, беспечным и недальновидным.

Раймонд колебался и выжидал. Он всегда был готов помочь верному вассалу, но ради непокорного, хитрого и трусливого Жослена медлил рисковать собственным драгоценным ополчением. Поздно Куртене вспомнил о священном франкском единстве. Однако осады в Леванте дело не редкое, оборону возглавил патриарх Эдессы Хьюго II, ему самоотверженно помогал армянский епископ города Иоанн и даже якобитский патриарх Василий. Королева Мелисенда, вняв убеждениям баронов, уже отправила на помощь Эдессе большое войско. Во главе его предусмотрительная правительница поставила не неопытного сына, а коннетабля Иерусалима Менассе д’Иерже, сеньора Наблуса Филиппа де Милли и Элинара Тивериадского.