Книга Записки фельдшера - Олег Врайтов

— Резали, как.

Я тяжело вздохнул.

— Меня кастелянша загрызет.

— Это ничего, — утешил Сергей. — Главное, чтобы я ее не загрыз.

— Ладно, перестань, — одернула его Анна Викторовна. — Распетушился тут, герой. Давай, кати его лучше, тут не допросишься.

Каталка с легким скрипом сдвинулась с места, заставив меня непроизвольно застонать. Ехать было недалеко, благо операционная находилась на то же этаже, но даже слабый рывок при начале движения, даже местами бугристая плитка пола, заставляющая каталку мелко вибрировать, причиняла боль. Господи, как же я вытерпел дорогу? Да еще и на нашем катафалке? Трамал, ага. Не смешите меня. Да он от такого количества простагландинов[20]в ужасе сбежал через потовые железы, благо по́том меня прошибло сильнее, чем монашку при виде порножурнала.

Операционная пахнула в лицо сложными запахами лекарств, пареного в автоклаве опербелья, озоном кварцевальной лампы и легким ароматом какого-то антисептика, использующегося для влажной уборки.

— Вы лечь можете? — поинтересовалась из-под маски медсестра, раскладывавшая на процедурном столике в лотке два шприца, венозный катетер, пинцет и ватные шарики, резко пахнущие спиртом.

Я попытался. Вопль удалось сдержать, но больше я решил не пытаться даже под страхом расстрела.

— Не могу…

— И не надо, — произнес травматолог, появляясь из-за спины, уже в сменном, стерильном халате. — Начнешь вводить, потихонечку уложим. Уложим же?

Мою вену на кисти пронзил пластмассовый хобот катетера.

— Уложим, — пробормотал я, наблюдая, как молочно-белая эмульсия в присоединенном к канюле шприце быстро убывает. — Коне…чно у…ло…

— Придерживаем, — это было последнее, что я слышал.

Голос врача гулким звоном, каким-то неожиданно приятным и, почему-то, салатно-зеленого цвета, раскатился в моей голове, дробясь на маленькие искорки, покалывающие щеки и лоб.

Мир погас.

И боль, хвала Всевышнему и гениям фармакологии — тоже.

Эпилог

Шел нудный, неприятный, навевающий тоску, осенний дождь. Начался он недавно и как-то вдруг, что делало его неприятным вдвойне — с утра было хоть какое-то солнце, люди потянулись на пляж… И даже то, что дождь был теплым, не скрашивало его унылость — наоборот, скорее подчеркивало, живо напоминая недавнее лето, жару, пышную зелень, горячие камни и соль моря на губах. Увы, праздник жизни закончился, лето прошло, жара спала, зелень осыпалась медной мелочью под сразу ставшие некрасивыми стволы деревьев, мрачно растопырившие свои полуголые ветки в еще не холодном, но уже и не нагретом до духоты воздухе. Море, такое приветливое и ласковое летом, словно переродилось, как-то неуловимо изменившись целиком и полностью, от цвета колышущейся воды до рваного кружева пенных гребней, то и дело возникающих на горбатых, враз выросших и периодически угрожающе взревывающих волнах. Казалось, море против того, что ушло летнее тепло, против грядущего холода и промозглости, даже против этого дождя, терзающего его широкую спину миллиардами колющих ударов. Наверное, так же злился Гулливер, уворачиваясь от стрел стреноживших его лилипутов.

Капли, обгоняя друг друга, стекали по ярко-бордовым листьям клена и почти слышно шлепались на плитку набережной, собираясь в ручейки, окантованные по краям порошком еще не размытой после лета пыли. Горизонт исчез, подернувшись мутной пеленой, кое-где разделенной на гигантские полотнища, мерно колышущиеся от свинцовых клубящихся туч до пляшущих гневных барашков соленой воды.

— Началось, — вздохнул Серега. — Теперь зарядит до самого лета.

Антон промолчал. Друзья сидели на скамейке, удачно приютившейся под большой, даже — огромной сосной, не меньше той, что растет во дворе ПНД, единственной незанятой скамейке, оставшейся сухой после внезапно налетевшего с моря дождя. Отдыхающие, вкушающие прелести бархатного сезона, давно уж с криками разной степени цензурности разбежались, пряча головы под задранные кверху майки, поднятые сумки и пляжные полотенца; набережная опустела, словно и не было здесь никого.

— Как плечо? На погоду не реагирует?

— Нет, — буркнул Вертинский, бросив недовольный взгляд на свою правую руку, скованную гипсовой лонгетой в согнутом положении.

— Ну, будет, значит. У меня отец так же вот мучается.

— А в ухо тебе не надо?

— Во, проснулся, — порадовался Серега. — А то уперся в одну точку и молчишь, как Палыч после слива бензина.

— Настроения нет.

— У тебя его уже второй месяц нет.

— Викторовна прислала, что ли? Реабилитировать?

— Нет, — напарник покачал головой, откидываясь на лавке и потягиваясь. — Сам пришел, честное слово.

— Оценка пять за инициативность, — ответил Антон, откидываясь следом и уставившись на идущую с моря туманную пелену. Угрожающе быстро идущую.

Какое-то время они молчали, слушая шелест сосновых игл под все крепчающим ветром, порывами, приносящими облачка мелких брызг, налетавшим на сосну. Брусчатка набережной потемнела, сменив цвет со светло-розовой на темно-бордовую. Где-то вдали, негромко, словно предупреждая, пророкотал гром. Свежие лужицы, образовавшиеся только что, подернулись рябью, перечеркнутой крошевом падающих капель.

— Как вообще… перспективы? — осторожно начал Серега.

— А то ты не в курсе. Разрыв связок, разрыв суставной губы, гемартроз, повреждение суставной капсулы, — парень зло сплюнул, — самые радужные.

— Я не о том. Я о бригаде.

Под ногами лежала пустая банка из-под сока, и пинок вышел на редкость удачным. Несчастная посуда со свежей вмятиной на боку, описав в воздухе вихляющую параболу, загрохотала по брусчатке и вылетела на пляж.

— С бригадой — прощание у меня! Сам же знаешь, что теперь полуинвалидом ходить придется! Одно движение неправильное — и снова тот же концерт, только не факт, что рядом ты и Викторовна с наркотой рядом окажетесь.

— Да, нерадостно, — буркнул напарник. — Вот же скотина…

— Это ты о ком? Обо мне? Или о пациенте?

— О мамаше его. Если б эта полудурочная тебе под руку не сунулась тогда…

— Не факт, — сморщился Вертинский. Плечо, словно услышав Серегины предречения, сдержанно заныло. — В «сумерках», сам понимаешь, всякое могло быть. Старуха-то в чем…

— Так ты всего не знаешь еще, — насмешка у напарника вышла нехорошей. — На нас всех и на тебя конкретно жалоба пришла на станцию.

— Жалоба? — Само слово казалось абсурдным. — Ты пошутил?

Щелкнула зажигалка, сигарета выпустила в похолодевший сырой воздух облачко сизого дыма.