Книга Шел старый еврей по Новому Арбату - Феликс Кандель

Глаза притухли.

Лица увяли.

Морщины обозначились.

Петух только головой покачал:

– "Не достигнув желаемого, они сделали вид, будто желали достигнутого". Мишель Монтень, "Опыты", книга вторая.

Водитель сообщил буднично:

– Остановка – конечная. Тюрьма.

– Пинда-рында!.. – выругался петух. – Прыгаем, Штрудель.

– Разобьемся… – забоялся тот.

Но они уже летели.

С трамвая на асфальт.

4

Кавалер ордена Золотого Гребешка двигался без сбоя легкой рысистой побежкой, выкидывая без устали голенастые ноги, сообщал с гордостью на долгом размашистом шагу, под глубокий вдох-выдох:

– Девятнадцатый век. Скороход Баркли. Славившийся быстротой бега. Обогнал его на три ярда.

Штрудель за ним не поспевал. Запыхался, сбил дыхание, встал, схватившись за горло, подумал с вялой злобой:

– Почему я должен куда-то бежать? Да еще за петухом?.. Которого приносили в жертву Эскулапу, богу врачевания. Вот бы и нам, по их примеру…

– Люди эти… – фыркнул петух. – Чего не надо, то им известно.

Набегали из-за угла Сиплый с Сохлым, потрясали кулаками, готовясь к незамедлительному их применению, вскрикивали обидчиво:

– Вы чего… Забыли, что ли? Мы же топтуны – не бегуны! У нас и приварок несытый, мышца негодная, мозоль от натужного топтания...

Надо было исчезать, исчезать незамедлительно, и тут они заметили серенький фургончик у кондитерского ларька.

Продавщица лениво таскала в ларек противни с пирожными, сонно тыкала пухлым пальцем-сарделькой, пересчитывая желтые, зеленые, ядовито-сиреневые розанчики, а шофер фургончика, мрачно насупившись, мусолил жеваную папиросу.

– О, – обрадовался петух. – Вот и он!

Волоком подтащил Штруделя.

Шофер взглянул без интереса. Выплюнул папиросу, сел в кабину, сказал через окно:

– Два тугрика. В любой конец.

И они покатили, оставив позади Сиплого с Сохлым.

– У нас же нет этих… – шепнул Штрудель. – Тугриков…

– У меня нет, – согласился петух. – У тебя – полные карманы.

Отдышались на ветерке, с симпатией взглянули на водителя.

– Вы народ? – начал осторожно Штрудель, чтобы не спугнуть удачу. – Правда же? Потребный для выяснения нравов и обычаев?

– Народ, – мрачно подтвердил тот. – Куда денешься?

– Чем докажете?

– Пустым карманом. – Вывернул, показал: – Дает мне хозяйка полтугрика на день. Автобус, курево, пожрать – и всё. Кто же еще народ, если не я?..

Ехали.

Глядели по сторонам.

Люд пёр, ломился, валил косяком, как сельдь в Атлантике. Отчаянно кидались под колеса, гуськом бежали перед машиной, втянув головы в плечи, не желали сворачивать на запруженные тротуары.

– Куда убегаем, народ? – взывал Штрудель из окна.

– Туда, – отвечали, не замедляя бега.

– От кого?

Не проясняли.

– И-эх… – задохнулся шофер в бессильной злобе. – Лишнего люда развелось – не проехать. Дали бы план: дюжину в месяц, дави – не хочу.

Штрудель спросил осторожно:

– Про план… Это вы шутите? Если пошутили, скажите, мы тоже посмеемся.

Шофер со скрежетом воткнул передачу:

– Посмеемся… С чего мне смеяться? Дает хозяйка полтугрика на день: автобус, курево, пожрать…

– Это мы слышали, – сказал петух. – Глядел бы лучше на дорогу.

Но его понесло – не остановить:

– Богатый… Сытый… С петухом… Крюк из-за них делать. Пироженые бить…

– Ну и лют же ты, дядя. Страшное дело!

– Ты у нас хороший. С твоей деньгой и я добрым буду.

– Какая у меня деньга? Все под зарплатой ходят.

– Все ходят, да не всем выходит…

И рванул по левой стороне.

Дальше ехали молча. Водитель яростно скрежетал шестеренками, взревывал мотором, противни с пирожными жалобно дребезжали на выбоинах.

– Жрут, и жрут, и жрут, – бормотал в сердцах. – Пироженые-мороженые – не поспеваешь подвозить…

Ударил по тормозам, и Штрудель врубился лбом в стекло, петух тоже врубился. Шофер выхватил из рук тугрики, заорал ненавистно:

– А ну, выметайся! Выметайся, кому сказано…

И рванул обратно, громыхая противнями на неровной мостовой, исчез за углом, взвизгнув многострадальными шинами.

– Страшное дело, – загрустил Штрудель, глядя вслед. – Страшное дело… Он не народ, нет, нет! Но кто же тогда? Кто?..

Петух добавил для уяснения:

– "Великое благополучие для человека быть в таких обстоятельствах, что, когда страсти его вперяют в него мысли быть злым, он, однако, считает себе за полезнее не быть злым". Екатерина Великая.

5

А городской юродивый с раздутой головой двигался в приплясе по улицам, распространяя негодные запахи, – шнурки волочились по земле, словно развязались сами собой.

Оповещал встречного:

– В старину везде леса были…

Взывал к поперечному:

– Не будь сладким, не то проглотят…

Пришел домой, запер дверь, занавесил окна, сочинял под копирку очередной подметный лист, чтобы подбрасывать на улицах-площадях к перерождению душ, опутанных пороком и гибельными страстями. И вот оно, его сочинение.

"Есть у нас Главный.

Всем Главным Главный.

Высоко сидит‚ далеко глядит.

Вызвал меня в кабинет, дверь велел затворить, шепчет с глаза на глаз:

– Имеется у нас Кот. Всем котам Кот. Маленький Кот с большой буквы. Понял?

– Понял‚ – говорю. – Чего тут не понять?

А он:

– Еду на месяц в отпуск. Кота тебе оставляю. Партийное задание: ежели чего случится, положишь билет на стол. Ясно?

– Ясно.

Пошел домой‚ разъясняю жене:

– Готовься. Дом прибери. Завтра Кота привезут. Маленького Кота с большой буквы.

А она:

– Маленького я еще вытерплю. А насчет буквы – не обещаю.

– Партийное‚ – говорю‚ – задание. Если чего не так, положишь билет на кухонный стол.

Привозят наутро Кота.

Хвост облезлый‚ бока плешивые‚ глаз в бельме, а взгляд у него такой‚ будто когтями к горлу тянется‚ к сонной твоей артерии.