Книга Любовь в объятиях тирана - Сергей Реутов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она платила ему безграничным восхищением и преданностью.
Отношения же с любовницей Гитлера, Евой Браун, у Магды не сложились. Вернее, у Евы с Магдой.
* * *
«Белокурая дура!» — раздраженно подумала Магда.
— Вы все еще сердитесь, милая Ева, за тот случай? Право, я не думала, что вы так обидитесь! Ну же, не дуйтесь, это совершенно портит ваш внешний вид. Я поблагодарила вас за цветы не лично, а через секретаря только потому, что была слишком занята. Право же, я не имела намерения задеть вас.
— Ничего страшного. В первый момент мне показалось это не очень-то вежливым, только и всего. Но обижаться на вас я считаю излишним и странным.
— Ах, милая, я очень рада, что это всего лишь недоразумение и что оно не повредит нашим с вами теплым отношениям. Не окажете ли вы мне маленькую услугу? Будьте любезны… — Магда схватилась за поясницу. — Я немного смущена, но вы, вероятно, догадываетесь, что я опять в положении. Пожалуйста… Мне очень трудно наклоняться. Не могли бы вы развязать мне шнурки?
Ева не смогла сдержаться — лицо ее перекосилось от злости. Вне себя, она дернула за шнурок колокольчика.
— Эльза, — холодно приказала Ева явившейся на зов служанке, — помогите фрау Геббельс развязать шнурки.
И с демонстративно обиженным видом удалилась.
* * *
В ее ссорах с мужем примиряющей стороной всегда выступал Адольф Гитлер — даже если, и особенно если, дело касалось любовных похождений Геббельса, который продолжал одерживать победы над женщинами, совершенно не стесняясь жены и все меньше и меньше скрывая от нее свои романы. Магде приходилось терпеть публичные унижения — как тогда, когда она в одиночестве и ее муж с очередной пассией сидели в соседних ложах в театре! Или когда она обнаружила в собственной квартире незнакомую молодую женщину, вышедшую из спальни ее мужа. Подумать только, пришлось приглашать ее за стол и завтракать вместе с ней, поддерживая милую беседу, а потом еще и провожать на вокзал!
А эта еврейка, эта чешская актриса! Тогда они жили втроем в одной квартире, но она не могла позволить себе хлопнуть дверью и уйти от мужа, для которого это увлечение, очевидно, было серьезнее остальных. Она могла в таком случае потерять мужа навсегда, а вместе с ним и статус в обществе. Нужно иметь много, очень много терпения, думала она, зато позже, когда состарится, он будет полностью принадлежать ей… Обиды, ненависть и месть можно было отложить на потом, приберечь для более удобного случая… Тем более что через некоторое время неполноценной славянке запрещают находиться на территории Германии — не без определенных усилий Магды, ближайшей подруги самого фюрера…
* * *
К концу войны она чувствовала себя совершенно изможденной. Она ослабела и морально, и физически, она все чаще посещала больницу и проводила все больше времени в домах отдыха, неделями, а то и месяцами. Здоровье ее сильно ухудшилось. Ее мучали сильные боли в челюсти, воспалился лицевой нерв, и ее лицо частично парализовало. У нее стало пошаливать сердце, она то и дело впадала в депрессию — и лечилась проверенным средством, коньяком.
— Я сообщил фюреру, что ты тоже твердо решила остаться в Берлине и даже отказываешься передавать наших детей каким-либо посторонним лицам. Фюрер не считает, что такой поступок является правильным, но он вызывает у него восхищение. Он очень доволен нами.
— А я полагаю, это правильный поступок, Йозеф. Мы потребовали от немецкого народа совершить неслыханные поступки и отнеслись к другим народам с невиданной суровостью. Мы все понимаем, что крах неизбежен. Победители будут беспощадны к нам. Но мы не можем трусливо спасаться бегством. Все другие имеют право на это и на то, чтобы продолжать жить, а мы — нет.
— Ты всегда жила по принципу «все или ничего», Магда.
— Именно так! И сейчас, когда земля под нашими ногами зашаталась, я не собираюсь менять свои привычки. Мы связаны с Рейхом самыми прочными узами. Его победа — наша победа, его крах — наша гибель. Вместе с нашими детьми мы переедем в бункер рейхсканцелярии и останемся с фюрером до конца.
* * *
Они долго стояли лицом к лицу. Магда Геббельс и Адольф Гитлер. Он пристально смотрел на нее, она не отводила взгляда. Мышцы на его лице то и дело подрагивали. И вдруг он, к удивлению окружающих, резким движением сорвал со своего кителя золотой партийный значок. А затем настолько быстро, насколько позволяли дрожащие руки, он прикрепил его к лацкану дорогого, сшитого на заказ пиджачка Магды.
На глазах женщины выступили слезы. Она из всех сил старалась сдержать их, но ничего не могла поделать.
«Самый почетный отличительный знак, — молнией пронеслось в голове Магды. — Его ведь вручали только тем, кто вступил в партию еще до пивного путча. Очень немногие имеют право его носить… Значок же, который носил сам фюрер… О, он, конечно же, наиболее ценный из всех. Он — настоящая реликвия. А я — единственная женщина в Германии, удостоенная такой чести. Фюрер понимает, что наши дни сочтены, и в последний раз награждает тех, кого считает самыми верными друзьями…»
— Благодарю вас, мой фюрер, за оказанную мне честь, — произнесла Магда. — Я горжусь и чувствую себя совершенно счастливой, потому что Бог дал мне силы выполнить финальное действие. То, что мы можем закончить нашу жизнь рядом с вами, является для нас благословением судьбы, о котором мы не могли даже и мечтать.
Ее шестеро детей, ее малыши, скрасившие последние дни их жизни в этой норе, называемой бункером… В этих белых нарядах они похожи на ангелов… Они еще так юны и чисты. Они не должны жить в какую-либо эпоху, кроме эпохи Третьего рейха. Они не должны расплачиваться за преступления, в которых виновны их родители. Они не должны думать, что их фамилия — это их проклятие.
Они покинут этот мир вместе с ней.
Она собрала их всех в комнате, в которой они жили уже почти неделю. Она поцеловала и погладила по щеке их всех, каждого по очереди, и ей удалось не дрогнуть под их доверчивыми взглядами, когда она приказывала сделать им укол.
В шприцах был морфин, и они быстро уснули. Она обошла их всех, каждого по очереди, кому-то поправила складочки платья, кому-то — упавшую на лобик прядь волос. Она медленно вложила им в рот, каждому по очереди, раздавленную ампулу с цианистым калием.
Она, дожидаясь, пока Йозеф отдаст последние распоряжения, села за стол. Она начала раскладывать пасьянс. Он никак не сходился. Она перекладывала карты снова и снова, а по щекам ее ручьем текли слезы.
Она отправилась в кабинет мужа и стала лицом к нему. Она хотела, чтобы он выстрелил ей прямо в сердце, прежде чем выстрелит в себя.
Он так и поступил.
Стояла сухая солнечная осень — напоенная запахом трав, олив, винограда и свежего хлеба, какая бывает только в итальянской провинции. Ракела, стоя на небольшом пригорке, думала о своем новом парне — невысоком, грубом, но очень красноречивом и необузданном в страсти Бенито — сыне хозяина постоялого двора.
