Книга Императрица и мятежная княжна - Эдвард Радзинский

– А коли Ваше величество убедится, что ошиблись в выборе министра?

– Я оставлю этого человека на своем месте. И буду работать с его помощниками. Это не значит, что я стану его третировать. Наоборот, я сохраню видимость его влияния. Когда я узнала о победе графа Орлова при Чесме, я вызвала к себе главу военного ведомства. Как вы знаете, сей человек полнейший глупец… Но я хотела предупредить его о победе прежде, чем о ней узнает публика. Я позвала его в четыре утра. Он решил, что я собираюсь его за что-то распечь, и ворвался ко мне в кабинет с криком: «Простите, Ваше величество, но я тут совершенно ни при чем». – «Еще бы, – сказала я, – я это отлично знаю!» И рассказала ему о победе… Итак, у нас все всегда знают, что их места и привилегии будут сохранены за ними до смерти. И потому никому не надо беспокоиться и составлять заговоры. Вот почему граф Панин будет числиться главой Коллегии иностранных дел до своей смерти. Но может быть, у вас на этот счет иное мнение, князь?

– Ваше величество, каждый раз, выслушивая ваше мнение, я счастлив сознавать, что думаю… ну совершенно… совершенно так же, как думаете вы.

– Тогда зовите графа, – засмеялась императрица.

Князь Вяземский преданно служил своей государыне тридцать лет. И настолько сделался безгласной ее тенью, что перестал реально существовать для нее. Когда по болезни он ушел в отставку и вскоре умер, она даже не потрудилась сделать вид, что огорчена. Она попросту не заметила этого события. Она выбросила князя из памяти, как старую перчатку.

В кабинете Екатерины – князь Вяземский и граф Панин. Екатерина ведет беседу, по-прежнему неотрывно глядя в окно на залитую водой набережную.

– Ваш дворец затоплен, Никита Иванович? Говорят, вы ловите рыбу прямо в манеже? Только не смотрите столь печально… Да, у нас несчастье. Кощунственно смеяться, скажете вы? О нет, кощунственно потерять смех в любых обстоятельствах. Все равно за бесчинства сей реки расплачиваться придется прежде всего мне. – И она обернулась к графу и ласково улыбнулась. – У вас, видимо, очень важная новость. И оттого вы посетили нас так рано, Никита Иванович?

– Посланники ряда стран, – важно начал Панин, – например, посланники саксонский и прусский, сообщают в перехваченных депешах, что во время наводнения в Петропавловской крепости погибла «известная женщина». Более того, они пишут, что ее нарочно оставили там.

– А о какой женщине идет речь, Никита Иванович? – совсем ласково улыбнулась императрица.

– О той, которая всклепала на себя чужое имя, была доставлена из Ливорно графом Алексеем Орловым и умерла. Так что это совершенная ложь, Ваше величество! – И Панин с негодованием взглянул на Екатерину.

«И глаз стал мутный. А когда-то зорок был. Стареют все. Я разлюбила старых людей, они напоминают мне мой возраст. Нет-нет, надо окружить себя молодежью. Виват вечная весна!»

– Нам надо незамедлительно, – продолжал Панин, – разоблачить сей вздорный слух.

– Не понимаю… А зачем, граф? – милостиво удивилась императрица.

– Но… – изумленно начал Панин, – Европа… И европейские газеты…

– Ах, граф, – доброжелательно сказала государыня, – это все такой вздор. Прежде, когда я была молода, я оглядывалась на любое слово оттуда, я радовалась любому знаку одобрения. Чтобы получить это одобрение, я написала горы писем Вольтеру и барону Гримму. Все завоевывала общественное мнение… Но с возрастом, Никита Иванович, я все чаще и с печалью понимала, что самое благоприятное мнение просвещенной Европы можно завоевать отнюдь не достойными поступками, а ценными подарками или попросту деньгами. Вы поступили плохо? Ну что ж, это вам будет стоить чуточку дороже – всего лишь.

– Так что пусть клевещут, Никита Иванович! – радостно подытожил из своего угла князь Вяземский.

Екатерина по-прежнему стоит у окна и глядит на затопленную водой набережную – на корабли, выброшенные на берег. И на золотой шпиль Петропавловской крепости.

«Она уже живет в слухах, эта странная княжна Тараканова… Нет, клянусь, Ваше величество, это не худший ваш персонаж».

Картина: на полотне изображена прекрасная женщина в изодранном, когда-то роскошном платье. Она стоит на кровати, и страшная вода уже у ее ног, и крысы лезут на постель.

Легенда оказалась живуча. Через много лет, в 1864 году, на художественной выставке было представлено это впоследствии знаменитое полотно Флавицкого «Смерть княжны Таракановой во время наводнения в Санкт-Петербурге в 1778 году».

Екатерина, стоя у окна, все глядит на набережную. Вяземский и Панин по-прежнему стоят у стола, тщетно ожидая продолжения разговора. Первым не выдержал Панин:

– Я свободен, Ваше величество?

Императрица спохватилась и обернулась все с той же улыбкой:

– Ох, простите, Никита Иванович, в голову пришел забавный сюжетец пьесы. О наводнении. – Панин взглянул на нее изумленно. – И никак вот не могу от него отделаться… Нет, недаром антрепренер в Москве зарабатывал на моих пьесах до десяти тысяч за представление. Они всегда имеют успех. И публика рвется. Я знаю, что многие наши тонкие ценители не находят их бессмертными. Но я всегда говорю: «Пусть, господа, кто-нибудь из вас сочинит получше. И мы тотчас же уступим ему место и будем наслаждаться его творениями».

«Да, это был самый удачный мой персонаж. Сия княжна Тараканова, погибшая во время наводнения. Теперь я могла быть спокойна: Августа – безликая тень и навсегда в Шлиссельбурге».

Но государыня ошиблась.

Прошло пять лет, и в 1782 году за границей, на берегах Женевского озера, после долгого тщетного лечения, скончалась от чахотки жена графа Григория Орлова Екатерина Николаевна. Ее надгробный памятник из черного мрамора и сейчас можно увидеть в кафедральном соборе в Лозанне.

А вскоре весь Санкт-Петербург был поражен известием удивительным: Григорий Орлов, этот великий кутила, соблазнитель самых блестящих женщин столицы, этот бывший глава петербургской «золотой молодежи», сошел с ума, не выдержав смерти жены.

1782 год, октябрь. Кабинет Екатерины в Зимнем дворце. Шесть часов тридцать минут утра. Екатерина за столом пишет очередное письмо барону Гримму.

«Октября 25 дня 1782 года.

…Какой ужас! Я буду иметь, дорогой друг, перед глазами весьма грустное явление в лице князя Орлова, который возвращается сегодня в столицу. Слава богу, граф Алексей Григорьевич опередил его и уведомил меня, что он и братья его не будут выпускать князя Орлова из виду по причине полного расстройства или, точнее, ослабления умственных способностей».

Кабинет императрицы. 9 часов 15 минут утра 2 сентября 1782 года. В кабинете Вяземский и императрица. Вяземский делает ежедневный доклад.

– К сожалению, князь Григорий, который прибыл вчера в Санкт-Петербург, сумел ускользнуть от своих братьев. Он бродит по городу, навещает знакомых и при сем говорит невесть что.