Книга Ветер и море - Марша Кэнхем

– Тогда мне остается лишь два варианта. Или вы развязываете лейтенанта по моему приказу, или я вплавь добираюсь до «Орла» и капитану станет известно, что мне пришлось это сделать из-за вашего упрямства.

– Похоже, вы собираетесь нажить себе кучу неприятностей просто ради того, чтобы задать ему несколько вопросов? Что за вопросы -вы хотите задать?

«Не доверяй никому, – предупреждал Сигрем, – ни другу, ни любимому, ни мужчине, ни женщине, ни трещине в стене». Кортни знала, что из всех людей только Дэви Донну можно доверять, и все же что-то удержало ее от того, чтобы открыть ему больше, чем ему нужно было знать в данный момент. Она задержалась с ответом, который прозвучал довольно холодно и вызвал у Донна еще больше недоверия.

– Вопросы личные. Если ответы будут касаться вас, я вам сразу сообщу.

К изумлению моряков, стоявших неподалеку и слышавших их разговор, они целую минуту смотрели друг на друга. Низкое мнение Донна о женщинах было общеизвестно, и видеть его защищающимся от Кортни Фарроу – и, похоже, проигрывающим – было необычно.

– Итак, – сердито заявила Кортни, – вы отвяжете его и приведете ко мне в каюту, или...

– Я его отвяжу, – ворчливо буркнул Донн. – И незачем так раздувать ноздри. Я его отвяжу. Я даже лично приведу его к вам. Но если я узнаю, что ваши вопросы имеют какое-то отношение к тому, что спрятано в его модных бриджах, я сам выпорю вас!

Чтобы сгладить грубость шутки, Донн быстро ушел, оставив ее стоять с открытым ртом посреди палубы. Она поняла, что совершила ошибку, уклоняясь от ответов на его вопросы. Почему она не посвятила Дэви в свои секреты? Почему не рассказала Шо о предупреждении Сигрема? И почему продолжает лгать, защищая Баллантайна?

Кортни торопливо вернулась в капитанскую каюту. Очищенный от последствий сражения пол представлял собой широкий простор для движений, и она довела себя до такого состояния, что уже готова была отказаться от встречи с Баллантайном, но в этот момент услышала медленные шаги в коридоре.

Она распахнула дверь и увидела измученную, промокшую тень мужчины.

– Вот он, – без всякой необходимости доложил Донн и, не ожидая от Кортни кивка, втолкнул Баллантайна в дверь. – Образцовый янки, гордость нации, лучший из всех, кого я когда-либо знал.

Разорванная в клочья, мокрая одежда Баллантайна обтягивала мускулы, которые свело судорогой от внезапного тепла; его волосы прилипли ко лбу и шее; запястья были ободраны, и свежая кровь пропитывала веревки, связывавшие их вместе. Еще один кусок веревки тянулся от кистей рук к цепям на лодыжках, не давая Баллантайну возможности отвести руки больше чем на дюйм от туловища и позволяя передвигаться только маленькими шаркающими шажками. Хотя он стоял не поднимая глаз, Кортни чувствовала, что он просто сдерживает ярость, а вовсе не признает свое поражение.

«Как чувствуете себя, Янки, когда вас унижают и заставляют стоять в собственном дерьме, а кто-то чистый и сытый злорадно торжествует?» – хотелось спросить ей.

– Благодарю вас, Дэви, – тихо проговорила Кортни. – Можете оставить нас.

– Одних? – Седеющие брови взлетели вверх.

– Да, одних! Если хотите, можете встать снаружи и прижать ухо к двери, но я буду разговаривать с ним одна!

Несколько мгновений Донн яростно жевал и, скривив рот, уже собрался выплюнуть табак, но строгий взгляд Кортни остановил его, и он с шумом проглотил слюну, а потом пристально посмотрел на Баллантайна.

– Чертовски верно, мисс, я буду за дверью. И если только я узнаю, что вы валяете дурака, я доберусь до ваших потрохов, как голодная акула.

Баллантайне поднял головы, а Донн зашагал к двери и, бормоча проклятия, захлопнул ее за собой.

Кортни медленно выдохнула. Баллантайн наконец встретился с ней взглядом, и она поняла, что ее мнение было верным. Его веки покраснели от боли и усталости, под глазами лежали свинцово-серые тени, но в глубине глаз горела яростная ненависть.

Она не могла понять, насколько серьезно он ранен. Кроме многочисленных синяков и царапин, у Баллантайна была рана над глазом – отвратительная глубокая борозда до самой кости, которая, должно быть, причиняла ему адскую боль. Его лицо горело то ли от ярости, то ли от лихорадки, Кортни не могла сказать точно, и ей пришлось побороть инстинктивное желание развязать ему руки, усадить на стул и обработать раны.

– Мы, Янки, похоже, по-разному провели ночь, – тихо произнесла она, заставляя свой голос звучать самодовольно.

Баллантайн никак не отреагировал, и только по едва заметному дрожанию веревки, связывающей его кисти, Кортни поняла, что он слышал то, что она сказала.

– Очевидно, вы не в состоянии оценить юмор всего происшедшего, – снова заговорила она и подошла к разбитому иллюминатору. Ей хотелось, чтобы ветер принес в каюту немного прохлады. Ее щеки горели, кровь кипела, но будь она проклята, если даст возможность Янки заметить у нее хоть один признак слабости. – Мне кажется весьма забавным, что теперь наше положение диаметрально противоположно тому, которое было всего несколько коротких дней назад. Я победитель, вы побежденный. Неужели вам совсем нечего сказать? Нет желания просить пощады у отчаянных корсаров-головорезов, над которыми вы совсем недавно глумились? Я предупреждала, что вы недооцениваете нас, Янки. Я предупреждала вас, что мы отомстим, чего бы это нам ни стоило.

– Я рад, что вы не пострадали во время сражения. – Баллантайн говорил таким тихим голосом, что Кортни с трудом расслышала его слова.

– Трудно поверить, что вас это очень беспокоило. – Кортни взглянула в тусклые серые глаза, не понимая, горечь или сарказм заставляли его говорить об этом.

– «Беспокоило», вероятно, слишком сильно сказано, – охотно согласился он. – Больше подходит «интересовало»... Хотя говорят, что кошки всегда приземляются на четыре лапы. Ваш характер и прирожденное чутье обеспечат вам девять жизней. Нет, пожалуй, я не удивлен, что вы все это благополучно пережили.

– Ваше собственное спасение совершенно удивительно в свете того, что могло с вами случиться. – Густая краска прилила к щекам Кортни, и голос дрогнул вопреки ее намерению держаться невозмутимо. – Я слышала о вашей вчерашней стычке с капитаном Шо на палубе, и меня удивило, что он застрелил не вас, а другого моряка.

Адриан почувствовал в глубине горла горячую, металлическую горечь лихорадки. Ему хотелось освободить руки и смахнуть капли пота, катившиеся по вискам, или, презрев свою гордость, попросить хоть один глоток холодной чистой воды, но он не мог сделать ни того ни другого.

– Где Мэтт? – хрипло прошептал он.

– Здесь. На борту «Ястреба», с остальными ранеными.

– В каком они состоянии?

– Откуда я знаю? – бросила она. – Я не доктор и даже не заинтересованный наблюдатель. Меня будет мало заботить, даже если все они сгниют.

– Почему-то мне в это не верится, – протянул Баллантайн.