Книга Под сенью Молочного леса - Дилан Томас

Любит,

Не любит,

Любит,

Не любит,

Любит! — дурашка-замарашка.

Второй голос. Томясь своим одиночеством, лежит она на клевере и душистой траве, семнадцатилетняя, ни разу еще, хо-хо, не вкусившая наслаждения на этом зеленом ковре.

Первый голос. Преподобный Эли Дженкинс, во всем черном, в своей прохладной торжественной скромной гостиной, или поэтической комнате, открывает всю правду «Труду Своей Жизни» — население, основные промыслы, судоходство, история, топография, флора и фауна города, который он обожает, — «Белой книге Ларегиба». Портреты знаменитых бардов и проповедников, все в мехах и шерсти — от косящих глаз до коленных чашечек, возлежат у него на плечах, тяжелые, как овцы, рядом с тусклыми акварелями его матери, на которых изображен бледный, сырой, цвета завядшего салата Молочный Лес. Мать, держащая в руках коробку из-под свадебного корсажа, с бюстом, похожим на покрытый черной скатертью обеденный стол, страдает в корсете.

Преп. Эли Дженкинс. О ангелы, будьте осторожны там со своими ножами и вилками.

Первый голос. Молит он. Он не помнит отца своего, Исаака, который, забыв сан из-за маленькой слабости, был зарезан, случайно, косой до смерти во время жатвы, когда спал в пшенице в стельку пьяный. Он растерял все амбиции и умер с одной ногой.

Преп. Эли Дженкинс. Бедный папа…

Второй голос. …скорбит преподобный Эли.

Преп. Эли Дженкинс. Умереть от пьянства в сельской местности.

Второй голос. Фермер Уоткинс на Солт Лейк Фам проклинает на холме своих коров, не желающих давать молоко.

Утах Уоткинс (в ярости). Черт бы вас побрал, проклятые молочницы.

Второй голос. Корова облизывает его языком.

Утах Уоткинс. Взять ее!

Второй голос. Кричит он своему глухому псу, который скалит зубы и лижет ему руки.

Утах Уоткинс. Бодни его, сядь на него, Маргаритка!

Второй голос. Орет он корове, которая вновь облизывает его и мычит ласковые слова, тогда как он неистовствует и носится меж своих пахнущих летом невольниц, лениво бредущих к ферме. В озерах их огромных зрачков отражается закат. Бесси Бигхед зовет их по именам, которые сама дала им, едва они появились на свет.

Бесси Бигхед. Пегги, Мегги, Лютик, Неженка, Опахало, Теодозия и Маргаритка.

Второй голос. Они наклоняют головы.

Первый голос. Поищите Бесси Бигхед в «Белой книге Ларегиба», и вы найдете там несколько спутанных обрывков и одну потускневшую нить жизни, аккуратно и нежно заложенную между страниц, как локон волос первой ушедшей любви. Зачатая в Молочном Лесу, родившаяся на гумне, завернутая в бумагу, оставленная на пороге, большеголовая, с грубым голосом, она росла в ночи, пока давно умерший Гомер Оуэн не поцеловал ее, когда она этого совсем не ожидала. Теперь, при свете дня, она будет работать, петь, доить, давать ласковые имена коровам и спать до тех пор, пока ночь не высосет ее душу и не выплюнет ее в небо. При долгом, как жизнь, нежном свете дня осторожно Бесси доит любимых, с глазами-озерами, коров; на хлев, море и город медленно опускаются сумерки.

Утах Уоткинс через весь двор орет на ломовую лошадь.

Утах Уоткинс. Галопом, ну, старая развалина!

Первый голос. И огромная лошадь радостно ржет, как будто он дал ей кусок сахара.

На город уже спустились сумерки. В каждую выложенную булыжником ослиную, гусиную и крыжовниковую улицу медленно вползают, наполняют их, сумерки; и сумерки, и обычная пыль, и первый ночной темный снег, и сон птиц медленно текут, плывут сквозь трепещущую тьму этого места любви. Ларегиб столица сумерек.

Миссис Огмор-Причард, с первыми каплями сумеречного дождя, закрывает наглухо все двери, выходящие к морю, задвигает кипельно-белые шторы, садится, прямая, как высушенная мечта, на гигиенический стул с высокой спинкой и погружается в спокойный мягкий сон. Тут же оба, мистер Огмор и мистер Причард, привидения, которые весь день занимались в дровяном сарае тем, что придумывали, как бы все-таки извести их загерметизированную вдовушку, тяжело вздыхают и бочком протискиваются в ее чистый дом.

Мистер Причард. Вы первый, мистер Огмор.

Мистер Огмор. После вас, мистер Причард.

Мистер Причард. Нет, нет, мистер Огмор. Вы первый оставили ее вдовой.

Первый голос. И плача пустыми глазницами просачиваются они через замочную скважину и стонут.

Миссис Огмор-Причард. Мужья…

Первый голос. ….говорит она во сне. И язвительная нежность, предназначенная одному из двух еле волочащих ноги призраков, слышится в ее голосе. Мистер Огмор надеется, что обращаются не к нему. Мистер Причард тоже.

Миссис Огмор-Причард. Я люблю вас обоих.

Мистер Огмор (в ужасе). О миссис Огмор.

Мистер Причард (со страхом). О миссис Причард.

Миссис Огмор-Причард. Скоро ложиться. Ну-ка, что у вас по расписанию.

Мистер Огмор и мистер Причард. Мы должны взять пижамы из ящика комода, на котором написано «пижамы», и надеть их.

Миссис Огмор-Причард (холодно). А потом вы должны их снять.

Второй голос. Внизу в сумеречном городе Мэ Роуз Коттедж, все еще лежащая в клевере, слушает, как жуют козы и рисует губной помадой круги вокруг сосков.

Мэ Роуз Коттедж. Я легкомысленная. Так уж, видно, написано мне на роду. Бог покарает меня. Мне семнадцать лет. Я попаду в ад…

Второй голос. Говорит она козам.

Мэ Роуз Коттедж. Ну погодите. Я согрешу прежде, чем вознесусь!

Второй голос. Воображение бросает ее в преисподнюю, она ожидает самого худшего, а козы чавкают и злорадно усмехаются.

Первый голос. А на пороге Бесезда Хауз, перед закатом, Преподобный Эли Дженкинс декламирует Ларегибу свою поэму.

Преп. Эли Дженкинс

Утро каждое, Господь,

Я молюсь — ты ниспошлешь

Ласку и любовь рабам

И прощенье их грехам.

Вечер каждый на закате

Городу прошу я счастья,

Ночь переживем иль нет

Каждый раз ищу ответ.

Не святые, не злодеи,