Книга Другие люди - Сол Стейн

Я должен усадить тебя перед собой, Франсина, и прочитать короткую лекцию о человеческом заболевании, распространенном столь же широко, что и обыкновенная простуда. Называется оно жар в паху. Тут не требуется постоянства отношений, достаточно случайной связи, и все проходит. И нужен тебе тридцатилетний мужчина. Я знаю, что многие из них невротики, но ведь и не обязательно жить с таким до конца своих дней. Первое замужество служит для того, чтобы набраться опыта.

Давай окатим тебя ушатом холодной воды. Рассмотрим два варианта. Молодой мужчина, зрелая женщина, что сие означает? Комментариев не требуется? Молодая женщина, мужчина в возрасте, ты лишь присоединяешься к тем, кто восхищается молодящимися старичками. Опытный любовник заводит себе ребенка, нуждающегося в заботе, деньгах, видящего в нем второго отца.

О да, я могу предугадать твой ответ, ты уже не девочка, все-таки двадцать семь лет, без первого замужества ты обошлась, как, впрочем, и я. У тебя на все найдется ответ. Может, потому-то разговор этот не выходит за пределы моей головы. Я не хочу выслушивать мнение противоположной стороны. Мой суд — это мой суд, и твой суд тоже мой.

А все это брюзжание, скорее всего, прикрытие моему нежеланию связать себя с другим человеком. Нелегко жить даже с самим собой. Ты выясняешь, что тебе нравится, а что нет, срезаешь острые углы, убеждаешь себя. Ну чего ссориться с собой из-за какого-то пустяка? А вот семейные пары только этим и занимаются.

Посмотрите на нее, уснула одетая.

Грешно притворяться, что я все еще сплю, когда он переворачивает меня на живот и расстегивает крючок на шее, а затем и молнию. Без моей помощи из платья ему меня не вынуть. Я как камень. Никак не реагирую.

Ему это удалось. Я обязана проснуться и поаплодировать. Не надо. У него и так все получается. Разве вы не рады, что не нужно возиться с бюстгальтером, многоуважаемый адвокат? Он целует меня в спину между лопатками, не то что целует, но проводит языком по каждому из позвонков, сверху вниз, справа от них, слева. Он знает, что я не сплю, знает, что чувствую его язык.

Теперь его рот на моей талии, справа, и, если там у меня никогда не было эрогенной зоны, клянусь Богом, теперь она появилась, его руки осторожно побуждают меня перевернуться, я медленно переворачиваюсь, и он уже занимается моим животом, одной его половиной, и я рада, что он перевернул меня, иначе ему пришлось бы целовать мою задницу, теперь его язык на другой стороне живота, игриво скользит вниз, как бы намекая на скорое блаженство, но останавливается и двигается вверх, оставляя меня в нетерпении. Никто так меня не ласкал, новизна мне по душе. Он добирается до моих губ, нежно целует их и, признаюсь, я боюсь, что он более не собирается спуститься ниже! Но вот там оказывается его рука, поглаживает лобок, двигается дальше, и я чувствую легкое касание пальца к клитору, легчайшее, он даже не касается его, а водит пальцем вокруг, так, как делала бы женщина, я хочу сказать женщина, которой захотелось поласкать себя. Мужчины, вернее, парни, зачастую тычут в тебя пальцем, словно это пила, пока ты не закричишь: «Идиот, мне же больно». Но Джордж все делает правильно, и мне кажется, что я вот-вот взорвусь, а палец его проникает все глубже, и я чувствую, как набухают соски, и он это знает, не понимаю, как, но знает, потому что руки его уже на моей груди, поглаживают нежную кожу вокруг сосков, поглаживают и поглаживают, а потом язык его, сразу же, оказывается там, где только что был палец, и от первых прикосновений к клитору у меня перехватывает дыхание, сердце рвется из груди, меня пробивает жар, я выгибаю бедра навстречу его языку, начинаю ритмично двигать ими, он обхватывает руками мои ягодицы, помогая мне, наслаждение нарастает, нарастает, вся я в одном месте, которого касается сейчас его язык, на мгновение мне кажется, что он сейчас остановится, но нет, просто язык его спустился ниже, ушел вглубь, это еще приятнее, но вот он возвращается назад, к клитору, и я слышу свой голос: «Джордж, иди ко мне», — и мгновение спустя он целует мои губы и вводит в меня свой член, загоняя его все глубже и глубже, и все прекрасно, душа моя поет от восторга, и я шепчу: «Не останавливайся, не останавливайся», — пока волны оргазма не начинают сотрясать меня. «Однако», — хмыкает он, потому что я слишком громко стонала, но мне никогда не было так хорошо. Я безмерно люблю его, радуясь тому, что могу поцеловать, прижать к себе.

Глава 26

Кох

Прошлым вечером, когда я спустился за газетой, парень лет семнадцати-восемнадцати сознательно толкнул меня. Да еще сказал с испанским акцентом, громко, чтобы все слышали: «Смотрите, куда идете, мистер». Я посмотрел направо, налево. Полицейских нет. Ни одного дружелюбного лица. Лишь испаноязычные люди, молодые, старые, в предвкушении драки.

Я вернулся в дом без газеты. Поднялся наверх, запер дверь на все замки, заточил себя в собственной квартире. Я не могу поговорить о том, как изменился район, с Мартой. Позвонить кому-нибудь из друзей, скажем, Олланбергу и рассказать о случившемся? Он подумает, что я сошел с ума, тревожась из-за юноши, толкнувшего меня на улице. Обратиться в полицию? Там меня тоже примут за психа. И я улегся спать, думая о том, что же со мной творится, почему из мухи я раздуваю слона.

Утром я все еще пребывал в мрачном настроении, но скоро позвонил мой ангел, Франсина, и я обрадовался как ребенок. Она сказала, что вынуждена задержаться на работе, а потому не может придти в назначенный час и просит разрешения заглянуть ко мне попозже. Я воспринял ее просьбу как неожиданный подарок. Как поздно, она хочет придти ко мне последней? Да, если это удобно. Я отвечаю, что разумеется удобно и тут же перезваниваю матери Муркоффа и прошу привести его ко мне сразу после школы, ибо отведенный ему час мне нужен для другого пациента. Нового, нуждающегося в экстренной помощи (ложь! ложь!), и все улаживается, Франсина в этот день будет последним пациентом Яго. И я пребываю в надежде, что после часа, проведенного на кушетке, мы перейдем из кабинета в гостиную, посидим лицом к лицу и выпьем чаю, как близкие друзья. Или я надеюсь, что смогу препроводить ее с кушетки в кабинете на кровать в спальне, как только она поймет глубину охватившей меня страсти. Какие фантазии роятся в мусорной корзине, именуемой моей головой, что сделает она, что — я, что сделаем мы вместе. Я начинаю верить, что такое возможно. Это уже запредельная фантазия, не так ли?

Она здоровается со мной, как обычно, мы обмениваемся рукопожатием, дань моему европейскому происхождению. В Вене я бы поцеловал ее нежную руку. Здесь же задерживаю ее руку в своей, наслаждаясь теплом плоти, бархатистостью кожи. И думаю о коже, которую никогда не видел, на пояснице, под коленями.

Выражение ее лица знакомо любому достаточно опытному психоаналитику: сегодня я приготовила для вас подарок. Означает это одно: она намеревается сказать мне нечто такое, что я, по ее разумению, давно мечтаю услышать. Жестом я предлагаю ей занять место на кушетке, жду, пока она уляжется, сначала сядет, затем поднимет ноги, обопрется на кушетку локтем, потом ляжет на спину, вытянется, грудь ее, не стянутая бюстгальтером, будет подниматься при каждом вдохе и опускаться при выдохе. Затянувшаяся пауза иногда трактуется: «Я отказываюсь говорить», но сегодня я чувствую, что она просто собирается с мыслями. И вот ее прорвало.