Книга Резинки - Ален Роб-Грийе

В древнем мифе, положенном в основу трагедии Софокла, движущей силой повествования была цепь вины и возмездия: Лаий, как рассказывает не дошедшая до нас поэма «Эдиподея», ссылки на которую сохранились у древних грамматиков, обесчестил полюбившегося ему юношу Хрисиппа. Отец Хрисиппа проклял Лаия: предрек ему смерть от руки собственного сына. Эдип, убивая Лаия и вступая в преступную связь с Иокастой, совершает, сам того не ведая, акт возмездия, но и сам он должен поплатиться за свои преступления; сверх того, бремя расплаты ложится на его детей. Миф показывает порочный круг «преступления и наказания», из которого нет выхода тому, кто попрал «древние законы». Софокл в известной мере «очеловечивает» миф. Его Эдип — это герой, который насколько достает сил борется с роком. Эдип Софокла — это один из первых гуманистов, все его помыслы сосредоточены на человеческой судьбе. Трагичность и привлекательность (для человека) этого образа только усиливается оттого, что он по сути не виноват в своих злодеяниях. Тем не менее мотив вины и последующих страшных кар прочно закрепляется за Эдипом. Зигмунд Фрейд, отец психоанализа, делает его эмблемой психологического комплекса, в котором находится источник человеческого сознания вины, ведущего к религии и нравственности, основным опорам гуманизма. Во фрейдизме становление индивида связывается с периодом «инфантильного выбора» объекта эротического влечения, когда ребенок (мальчик, с девочкой все наоборот) испытывает ненависть к отцу и эротическое влечение к матери. Задача индивида — в «отходе от родителей», после чего он собственно и перестает быть ребенком. В работах Фрейда, как, например, и в работах Отто Ранка, показывается, какую огромную роль сыграл эдипов комплекс в формировании сюжетов классической драматургии и в литературе вообще. В этом плане психоаналитики предельно «инфантилизируют» литературу: она сводится к различным версиям одной и той же истории: поискам отца, поискам какого-то утраченного прошлого. Как замечает Жиль Делёз, критикуя инспирированную психоанализом «инфантильную» концепцию литературы, здесь перед нами «вечные папа-мама», «папа-мама-я — несчастная-семья». Эдипова структура личности, замыкающая человека в кругу болезненных семейных отношений, по сути сковывает индивида.

Отношения отрицания мифа об Эдипе, которые так же легко прослеживаются по тексту романа, как и мотивы его утверждения, дают основание думать, что в «Резинках» присутствует образ своего рода «Анти-Эдипа»[2]. Через эдипов комплекс индивид сводится к «грязной маленькой семейной тайне», при этом умаляется не только его сексуальность, но и сила воображения. Будто бы ребенок грезит только о том, чтобы расправиться с отц ом и улечься в постель с матерью, будто бы его воображению не представляются куда более грандиозные подвиги. В «Резинках» возникает этот образ униженного, закомплексованного ребенка. Прежде всего в одном из внутренних видений Валласа, когда тот узнает историю женитьбы профессора Дюпона: «Даниэль Дюпон возвращается со своих занятий. Он поднимается по лестнице неспешным шагом, в котором, однако, угадывается, торопливость. Добравшись до второго этажа, он поворачивает налево, к спальне, дверь которой толкает, даже не потрудившись постучать… Но со стороны кабинета, как раз у него за спиной, возникает силуэт подростка. Раздаются два пистолетных выстрела. Дюпон, даже не вскрикнув, падает на ковер». Кроме того, этот образ появляется в истории с внебрачным сыном профессора, которая, как и предыдущее видение, является не чем иным, как плодом разыгравшегося воображения следователя.

Однако основным моментом отрицания мифа об Эдипе в «Резинках» является отрицание его временной структуры. Время мифа — циклическое, кругообразное, что бы ни произошло с человеком — он убивает, сам того не зная, отца, становится мужем своей матери, рождает в кровосмесительном браке обреченных детей — все возвращается на круги своя. В круг такого времени и затягивается Валлас, в нем он бьется, когда никак не может выйти за пределы Циркулярного бульвара. Это время неукоснительной необходимости, время, в котором правят «древние законы», которые и толкают Валласа к преступлению. Это время эдипова комплекса, склоняющее человека к отцеубийству и кровосмесительству, это время классического романа, где за преступлением следует наказание, за наказанием — раскаяние, где человек сводится к «человеку внутреннему», «уже бывшему», до которого не доносится, как и до жителей города в «Резинках», пение Сирен с моря.

И это время отрицается в романе самим романом, который развертывается вне этого жестокосердного времени. По существу, история Эдипа в «Резинках» выворачивается наизнанку: Валлас совершает убийство не по воле богов, рока или наложенного на него проклятия, тем более не в силу эдипова комплекса. Его преступление просто заполняет изначальный пробел, вокруг которого и движется действие романа. Другими словами, весь роман выстраивается вокруг зияющей пустоты, отсутствия реального события. Ядро классической истории Эдипа — действительные злодеяния, пусть и совершенные в неведении. «Новый роман» — чистое пространство воображения. Это мир грезы и наваждений, мир искусства, а не преступления. Повествование «Резинок» складывается так, что по ходу действия стирается всякая реальность происходящего, кроме реальности самого романа, так что название вполне соответствует замыслу писателя: «Я хотел рассказать историю, которая постепенно разрушала бы самое себя…»