Книга Пение птиц в положении лежа - Ирина Дудина

Ф. чего-то надо было от меня. Я пришла и чуть не рухнула наземь от изумления.

Меня ждал и трепетал посреди Невского двойной морячок. Ф. надел тельняшку, а на неё — белый вязаный джемпер, весь-весь покрытый хороводом светлых и тёмных якорей. Морячок, молящий стократно (по количеству якорей наизготове) о причале. Вопящий о том, чтобы зацепиться за сушу и перестать болтаться в океане умучившей его свободы. Абсолютный девственник и трезвенник Ф. имел вид сильно пьющего, а возможно, ширяющегося в трюме, порочного субъекта, недавно сошедшего с палубы. Мне показалось, что даже его ноги кривоваты и цепляются за асфальт, как во время качки. Ему явно не хватало бескозырки с надписью «Яростный» или «Стремительный».

— Ну что, морячок, заштормило тебя, что ли? Семь футов под килем, а?

Меня прорвало на морской юмор. Я тонула от смеха, обливаясь солёными слезами.

Ф. разглядывал меня терпеливыми своими глазами цвета зелёного гноя.

Опять о женском счастье

Подруга из породы вечных девушек. Ослепительная всё ещё блондинка в джинсах, плотно обтягивающих стройное всё ещё тело. Всё ищет идеального мужа, а он где-то ищет её. Не нашли ещё друг друга. Пока, в процессе пути к нему, желанному, будучи замужем и матерью взрослого сына, удачно подцепила старого миллионера. Настоящего, долларового, из Америки. Купается в деньгах. Миллионер любит её, предлагает свои миллионы и себя в придачу. А счастья нет. Говорю: «Ну и чего тебе от него надо? Что не так?» Она говорит: «Я не нюхала никогда могилу. Но от него воняет могилой. Вроде богатый, ухоженный, душ принимает каждый день, питается хорошо. А всё равно — ужасный запах могилы проникает сквозь дорогой одеколон. Почему так?»

Сидим на кухне, рассуждаем о том, что такое оно, простое женское счастье. Речь льётся потоком — искомый идеал описывается живописными, яркими красками.

— А вообще, женское счастье — это чтобы рядом был человек, от которого не тошнит, — неожиданно выдаёт она чеканную формулировку.

— Да, — соглашаюсь я, подумав, — именно, чтобы не тошнило. А больше ничего и не надо…

О тошнотворном

1. Когда мужик ест со сковородки. Ставит раскалённую сковороду перед собой на газетку и начинает есть, соскрёбывая жадно с железным звуком. Еда постепенно исчезает, жирное чёрное дно обнажается…

2. Подруга ела шаверму. С аппетитом поедала. Вдруг, среди кусочков овощей и мяса, в майонезном соусе, ей попался срезанный человеческий ноготь…

Недавно она прочитала мой рассказ. Говорит, ты ошиблась, неправильно написала. Там был собачий коготь. Отломанный собачий коготь. Мы с ней заспорили, что отвратительнее. Наверное, собачий — гаже.

Арабский член

С подругой оказались в гостях у каких-то арабов, учившихся в аспирантуре. То ли из Омана, то ли из Йемена, может, ещё откуда.

Мы пили настоящее амаретто, сладкое, миндальное, тающее во рту. Ели пышных румяных курочек, закусывали сочными нездешними фруктами. За мной ухаживал Аби. За моей подругой — Омар, отец-одиночка с тремя дочерьми.

Я, грушевидно раздувшись, уже еле сидела на стуле. Когда глаза мои должным образом залоснились, Аби сделал мне предложение. Но не то, которого жаждет девичье сердце. Он сказал: «Я женат». Тут же достал фотокарточку с полки — там была роскошная арабская девушка. Я сказала: «О! Настоящая восточная принцесса!» Он самодовольно улыбнулся и продолжил: «Я богат. Я очень богат. Я сын нефтяного короля». Я удовлетворённо сделала жест бровями. «Я аспирант и буду учиться в аспирантуре три года. Три года я буду жить в вашей стране. Один. Без жены». «Наверное, намекает, что будет грустить без неё». — Что-то наивное проклюнулось в моих затуманенных пищей мозгах. «Мне нужна женщина на эти три года. Я хочу, чтобы ею была ты. Ты свободна. Ты умная и образованная. Ты нравишься мне. Тебе будет очень хорошо со мной. Я буду снимать тебе квартиру. Куплю тебе машину. Одену тебя в самую лучшую одежду. Подарю драгоценности. Я очень, очень богат… Но ты должна будешь быть мне верна все эти три года…»

Я, всё более и более изумляясь, слушала его. Нищая, облезлая вся какая-то. Недокормленная. Одетая в дрянь какую-то. Молодая, но никогда, ни разу не почувствовавшая всю телесную и социальную прелесть молодости. Никогда не было у меня шикарного платья. А тело было. Фигура. Мне всё шло.

Слова Аби остро вонзались в самые больные места мои. Хотелось. Хотелось всего этого. Квартиры. Платьев. Драгоценностей, которые подходили бы к наряду. Почему-то именно драгоценности, предлагаемые арабом, особенно задевали мои болевые социальные центры. У меня никогда, никогда не было одежды, с которой можно было бы носить золотые безделушки, колечки, цепочки, кулоны. Единственная одежда, с которой мог бы гармонировать блеск золота и драгоценных камней, была моя молодая белая кожа. Хотелось. Но хотелось не так. Хотелось по-настоящему. Если бы был свободен. Если бы полюбил, а не испытывал рационально вычисленную приятельскую расположенность. Я смотрела на него, говорящего, и отрицательно качала головой. Его разумные доводы не казались мне достаточно разумными в моём отуманенном представлениями о правильности бытия мозгу.

Аби между тем придвинулся ко мне, песня восточного гостя лилась и лилась, его руки дотрагивались до меня, возвращались к хозяину и производили некоторые манипуляции с его гардеробом. Наконец, был извлечён ещё один аргумент, который мужчины считают решающим. Арабский член.

Я такого не видела никогда. Это было размером с бутылку из-под молока, если кто помнит такую тару. Высотой и по диаметру, как современная поллитровая евробутылка из-под пива, но завершающаяся расширенным горлышком, чтобы легче молоко выливалось. Всё это предлагалось в качестве демонстрации дополнительных достоинств. Я поняла, что никакое сверхсильное желание не может меня заставить испробовать это. К чёрту классику, «Золотого осла», Екатерину Великую. Я не чувствовала себя в силах пойти на это. Взойти на это. Мне стало грустно и одиноко. Аби был интеллигентный парень в очках, умный и образованный. Мне могло бы быть с ним очень хорошо.

Аби был зол. Он долго по-арабски ругался, что-то говорил своему несчастливому другу, даже плакал под утро.

Кажется, под утро они оба всплакнули на кухне, заполненной следами неудачно закончившейся пирушки. Я как заведённая говорила «нет», «нет», «нет». Хотя оказалось, что сказать «да» было впоследствии некому. Ни разу никому сказать «да» не захотелось. Возможно, только ему.

Зима в центре

Ущелья. На дне ущелья — поток жижи и слякоти. Жизни и слякоти — того, из чего жизнь зародилась когда-то. Ощущение бурления и каменного рыка от пробегающих по дну машин. Шуршание, постукивание и бульканье трущихся частей внутри железных тел.

Пелена туманообразная из живого, копошащегося мелкого снега. Стоит почаще смотреть вверх. Белила снега тонкой беличьей кистью обвели всё, что было выступчатого. Благородный балкон с решёткой из спутавшихся овалов обрисован белым тонко. Даже не забыли поставить белые пятна — комья снега — в местах пересечений чёрных обручей. Шары на углах побелены наполовину. Их яркая облепленность белым подражает игре света и тени на шарообразном под яркой лампой. Снег упал как свет. Прорисованы линии по толще карнизов, подоконников, козырьков над окнами.