Книга Шкатулка воспоминаний - Аллен Курцвейл

В решающий день у Клода было только одно поручение до похода к мадам Хугон. Продавец беллетристики из отдаленного пригорода заказал две дюжины копий «Наслаждений старого извращенца». Клод решил взять коляску. В переулке возле Мобертской площади он нашел незарегистрированный экипаж, у которого не хватало двойной «П» на боку, знака монополии Перро. Клод добился того, чтобы его довезли до места назначения по сниженной цене.

Дело с продавцом беллетристики было улажено быстро и без происшествий, и Клод мог отправляться к патронессе. На сэкономленные деньги он заглянул к парикмахеру, чтобы добавить последний штрих к своему внешнему виду. Он не нуждался в бритье – кожа на его лице была мягкой, как замша, – но он все равно пошел. Парижская парикмахерская сильно отличалась от своей турнейской родственницы. Не было здесь вывески «Брею за су, режу за два», равно как и услуг по кастрации боровов и козлов. Спросив мальчика о наличии шишек или струпьев, парикмахер взялся за его лицо, вооружившись особым мылом и бритвой, выкованной, как хвастался брадобрей, в Шеффилде. К сожалению, техника бритья не соответствовала качеству инструментов, и Клод покинул цирюльню с двумя или тремя маленькими порезами на шее и одним серьезным доказательством посещения парикмахерской прямо под подбородком. Если бы юноша пришел с извозчиком, тот бы обязательно удержал за это часть платы, однако Клод был один и слишком волновался накануне предстоящей встречи, чтобы протестовать. Он отказался от лосьонов, предложенных брадобреем, но пал жертвой ароматического масла.

Таким Клод предстал перед мадам Хугон в день его совращения. Он шел к ней домой в выглаженной рубашке на плечах, с ароматом лаванды на щеках, одолженным париком на голове и трактатом об онании, прижатым к животу. Служанка – Клод заметил, что ей бритье пошло бы на пользу больше, чем ему, – проводила юношу в гостиную за библиотекой.

Смятенный гость осмотрел комнату, выискивая следы мужского присутствия – трости или, быть может, треуголки. Единственным не женским элементом в комнате была замешкавшаяся служанка, чей гермафродитизм еще больше подчеркивал хрупкость и женственность мадам Хугон. Сопровождаемая шелестом шелков и с нежной улыбкой на лице, хрупкая и женственная, она вошла в комнату. Интерес мадам Хугон будто спал, когда она увидела Клода разительно изменившимся.

– Зачем ты спрятал свое деревенское очарование за этой ужасной одеждой?

Нервный пот пробил Клода и поборол запах дешевого лосьона.

– Вижу, ты принес книгу. Прочитал ли ты ее внимательно?

– Да, прочитал.

– И что ты думаешь о выводах, к которым пришел доктор?

– Полагаю, я могу серьезно заболеть, если не будут предприняты определенные меры.

– Ты прав. Если ты будешь продолжать в том же духе, могут возникнуть серьезные последствия. – Клод не знал, был ли у этих слов скрытый смысл. – Возможно, даже самоубийство.

– Такой приятный способ уйти! – смело заявил юноша.

– Непочтительность только добавит тебе проблем. Ты должен немедленно прекратить распутствовать! Если я смогу, то помогу. Хочешь ли ты этого?

Клод кивнул.

Мадам Хугон выгнала служанку и заперла дверь. Подошла к маленькому шкафчику из тика.

– Я давно знаю автора той книги, что дала тебе. Вижу по твоему выражению лица – ты удивлен. Ты спрашиваешь себя, как я могу быть знакома с таким выдающимся специалистом? Должна тебе сказать, что мой интерес к его работам связан с неудачной попыткой выполнить свои супружеские обязанности. Возможно, ты об этом слышал.

– Только то, что возникли проблемы… э-э-э… с женой мужа.

– Весьма тактично, хотя не соответствует действительности, могу тебя заверить. И заверю, не сомневайся! – Она томно посмотрела на Клода. – Я хочу предаться… как там говорилось в той книге? Ах да, я хочу предаться «определенным греховным настроениям».

Клод промычал:

– Но ваш муж…

– Тебе не нужно волноваться по поводу моего мужа. Он здесь не живет. Дело о нашем браке рассматривается в суде. – Мадам Хугон подошла ближе к шкафчику, открыла его крошечные дверцы и достала стеклянную бутылочку. – Снимай этот ужасный парик и присядь сюда.

Клод садился, пока мадам Хугон выкладывала крем на ладонь. Юноша заглянул в шкафчик, чтобы посмотреть, что еще там есть. Молоко ослицы было самой интересной составляющей. Патронесса ловко засунула руку в штаны Клода. Пока она пробиралась глубже, из его кармана выпала миниатюра. Мадам Хугон рассмеялась и сказала:

– Я могла быть так же близко еще несколько недель назад! Тебе стоило только попросить…

Все остальное произошло в тишине. Рука мадам Хугон произвела движение, сходствующее натиранию. Выдающиеся доктора назвали бы то, что случилось, «стимуляцией семенной жидкости». Клод, однако, сравнил это ощущение с муравьями, ползущими по спине.

Натирания и муравьи не ограничились одним днем. С той пятницы мадам Хугон брала напрокат не только книги. Она брала напрокат самого Клода. Частота и продолжительность его визитов в особняк Хугонов увеличивались до тех пор, пока он не стал проводить больше времени вне магазина, нежели в нем. Это не расстраивало Ливре. Если он и раздражался иногда, его злость быстро проходила благодаря любезным денежным взносам со стороны мадам Хугон – оплате за услуги не менее любезного ученика. Подобной компенсации с лихвой хватало на то, чтобы нанять случайного работника на Гревской площади и оплатить дорогостоящее лечение Ливре у одного врача-шарлатана, недавно приехавшего в Париж (ценителя брюссельской капусты, кстати).

От Клода требовалось лишь проводить «чтения» в особняке в течение всей недели. Когда юноша не был занят этим, приходилось работать в магазине, но так как сделка приносила много денег, его время принадлежало ему самому. Ливре спрятал плетку и даже позволил ученику читать и проводить исследования, начатые уже давно, в течение месяца обретенной свободы.

Клод пытался поговорить о работе с госпожой, однако она, казалось, была заинтересована другими проявлениями его ловкости рук. Когда он сказал, что хочет закончить давний заказ и тем самым доказать свою любовь, она прильнула к нему и ответила: «Ты сам – доказательство, иного мне не нужно». Наблюдая, как Клод неуклюже поедает пирожные с кремом, мадам Хугон говорила: «Просто приходи ко мне, мой маленький крестьянский мальчик. Больше от тебя ничего не требуется».

Такое прозвище раскрывало суть склонностей мадам Хугон. Она хотела, чтобы Клод всячески поддерживал в себе то, что она понимала под «провинциальной непорочностью». Когда патронесса выходила с ним в свет, будь то опера, или чтения, или лекция в лицее на знакомую Клоду тему, она настаивала на том, чтобы юноша не выражался высокопарно. Принять это оказалось нелегко. Но в конце концов, он был влюблен и находился в ее услужении.

Отрицание его интересов осложнялось всплесками щедрости, которые часто казались Клоду попыткой контролировать его действия. Патронесса с радостью оплачивала обеды в кафе Пале-Руаяля или пирожные, однако отказывалась предоставлять средства на инструменты и хорошую одежду. Мадам Хугон видела в поношенном, плохо скроенном одеянии Клода проявление невинности и чистоты сельской местности, простых качеств, присущих, как она думала, лишь людям из маленьких деревушек, совсем непохожих на Париж, на город, где она родилась и откуда никогда не выезжала. У ее подруги мадам де Бово была негритяночка, Аурика, только что привезенная из Сенегала кавалером де Буффле, а мадам Гельветуа, пользующаяся дурной репутацией, играла с экзотическим ангорским котенком. Увы, коротко стриженные девочки и длинношерстные кошки стоили слишком дорого для мадам Хугон, получавшей алименты от мужа, которого заставил платить суд. А Клод вполне подходил. Кроме того, ученик мог доставлять ей такое удовольствие, какого владелицы негритяночек и ангорских кошек, как она полагала, были лишены.