Книга Краткая история тракторов по-украински - Марина Левицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из всей лагерной детворы одна лишь робкая, тихая, как мышонок, малютка Вера никогда не платила сигаретного налога. Как можно было это допустить? Вера убеждала, что ее родители не курят и обменивают свои сигареты на еду и одежду.
— Тогда ты должна украсть их у кого-то другого, — сказал Кишка.
Ваненко и молдаване ухмыльнулись. Лена подмигнула.
Вера была в растерянности. Где взять сигареты? Она прокралась в бараки, когда там никого не было, и стала рыться в жалких пожитках, сложенных под кроватями. Но кто-то поймал ее и оттаскал за уши. Онемев от страха в ожидании побоев, стояла она в углу двора, подыскивая, где можно спрятаться, хоть, конечно, знала, что, где ни спрячься, все равно ее найдут. Потом она заметила куртку, висевшую на гвозде возле двери. Это была куртка охранника — сам он стоял аж возле внешнего забора и, глядя в другую сторону, курил сигарету. Проворная, словно кошка, Вера сунула руку в карман куртки и нашла там почти полную пачку сигарет. Она спрятала ее в рукаве платья.
Позже, когда за ней пришел Кишка, она отдала пачку. Тот был в восторге. В армейских сигаретах табак был гораздо лучше той дряни, которую скупо выдавали работникам.
Если бы Вера взяла одну-две сигареты, ничего бы, возможно, не случилось. Но охранник, конечно, заметил пропажу целой пачки. Он расхаживал по двору с плеткой в руках и приставал ко всем детям по очереди. Из-за отсутствия курева он стал раздражительным. Кто-нибудь видел вора? Кто-то должен знать. Если они не сознаются, весь блок будет наказан. Родители тоже. Никому не видать пощады. Он пробормотал что-то об Исправительном блоке, откуда мало кто возвращался живым. Дети о нем тоже слыхали и страшно перепугались.
В Веру ткнул пальцем сам Кишка.
— Пожалей, начальник, — залепетал малец, весь съежившись, когда охранник схватил его за ухо, — это она — вон та, тощая, — стащила и раздала всем детям.
Он показал на малютку Веру, молча сидевшую у двери одного из бараков.
— Ты?
Охранник схватил малютку за шкирку. Ей не хватило духу отпираться. Она расплакалась. Он затащил ее в караульное помещение и запер на замок.
Вернувшись с завода и не найдя Веры, мама отправилась на ее поиски. Кто-то подсказал ей, куда заглянуть.
— Ваша дочь — гадкая маленькая воровка, — сказал охранник. — Ее нужно проучить.
— Нет, — взмолилась мама на своем ломаном немецком, — она не ведала, что творит. Ее подговорили старшие ребята. Зачем ей сигареты? Неужели вы не видите — она просто глупая малышка.
— Глупая, согласен, но мне нужны мои сигареты, — сказал охранник. Он был высокий, моложе мамы, и говорил медленно. — Вы должны отдать мне свои.
— Извините, но у меня нет. Я их обменяла. Понимаете, я не курю. На будущей неделе, когда нам заплатят, можете забрать все.
— При чем здесь будущая неделя? На будущей неделе положение изменится. — Охранник начал стегать их плетью по ногам. Его лицо и уши зарделись. — Вы, украинцы, неблагодарные свиньи. Мы спасли вас от коммунистов. Привезли в свою страну, кормим вас, даем вам работу. А вы только и думаете, как бы нас обокрасть. Что ж, вы хотите получить урок? Для таких подонков, как вы, у нас есть Исправительный блок. Слыхали о Блоке Ф? И как заботливо мы там за вами ухаживаем? Скоро сами обо всем узнаете.
До всех доходили слухи об Исправительном блоке — ряде из сорока восьми очень тесных бетонных карцеров без окон. Эти карцеры находились в стороне от исправительно-трудового лагеря — наполовину зарытые в землю и напоминавшие вертикальные гробы. Зимой мучения усугублялись из-за дождя и холода, а летом — от обезвоживания. Кое-кто видел, как через десять, двадцать или тридцать дней оттуда вытаскивали обезумевших, худых как скелеты людей. Говорили, что тех, кто просидел дольше, живыми уже не извлекали.
— Нет, — умоляла мама. — Сжальтесь!
Она схватила Веру и спрятала в складках юбки. Они прижались к стенке. Охранник подходил все ближе и ближе — над ними нависало его лицо. На подбородке блестела тонкая, мягкая, светлая щетина. Наверное, ему было лет двадцать с чем-то.
— Вы такой приятный молодой человек, — упрашивала мама, запинаясь на трудных немецких словах. В ее глазах стояли слезы. — Прошу вас, сжальтесь над нами, молодой человек.
— Хорошо, мы сжалимся. Не станем разлучать вас с ребенком. — Когда он быстро заговорил, пьянея от собственной власти, у него изо рта, где торчали кривые зубы, полетели брызги слюны. — Ты пойдешь вместе с ней, подоночья мать.
— Зачем вы это делаете? Разве у вас нет сестры? Нет матери?
— Зачем ты говоришь о моей матери? Моя мать — добрая немка. — Он минуту помолчал, сморгнул, но сила возбуждения была слишком велика или же его подвело воображение. — Мы научим тебя воспитывать детей так, чтобы они не воровали. Мы вас перевоспитаем. И твоего подоночьего мужа тоже, если он у тебя есть. Вас всех исправят.
Все кругом было окутано тьмой. Потом с нижней койки до меня донеслось тихое хныканье. Я лежала неподвижно, пытаясь понять, что это, поскольку никогда не слышала ничего подобного — отказывалась слышать этот звук, никогда не допускала его возможность. Старшая Сеструха плакала.
Когда-нибудь я еще расспрошу Веру об Исправительном блоке, но сейчас не время. Или, может, сестра права: возможно, о некоторых вещах лучше не знать — ведь потом о них никогда уже не забудешь. Отец с матерью никогда не рассказывали мне об Исправительном блоке, и я выросла, не догадываясь о том мраке, что таится на дне человеческой души.
Как они прожили остаток жизни с этой ужасной тайной, похороненной в их сердцах? Как могли выращивать овощи, ремонтировать мотоциклы, отправлять нас в школу и волноваться о результатах экзаменов?
Но им это удалось.
— Папа, прошу тебя, прояви благоразумие, — сказала Старшая Сеструха, с грохотом поставив на стол кувшин с молоком. — Ты не можешь быть отцом ребенка. Почему она, по-твоему, убежала, когда я предложила пройти тест на отцовство?
— Вера, ты всегда була диктатором и сувала нос не в свои дила, — ответил отец, залив воздушную пшеницу жирными молочными вершками и засыпав ее целой грудой сахара. — Отстань од меня. Вертайся назад у Лондон. Пожалуста! — Руки у него тряслись, но он все равно пытался набить себе рот, потом закашлялся, и зерна, словно снаряды, полетели через весь стол.
— Попробуй хоть раз в жизни вести себя как взрослый. Где твои мозги? Ты — не отец ребенка, ты сам — ребенок. Посмотри на себя — ты же стал совершенно инфантильным!
— Инхвантилизьм — детска болезнь! Ха-ха-ха! — Он стукнул ложкой по столу. — Вера, з каждым днем ты усе бильше похожа на Ленина.
— Тест на отцовство — это хорошая идея, — ловко ввернула я. — Ведь ты узнаешь не только то, являешься ли отцом, но и мальчик это или девочка.
— Ага, — он аж перестал кашлять. — Хороша идея. Хлопчик чи девочка. Гарна идея.