Книга Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн

— Барти, помолчи. Дай доктору закончить.

— Если хотите, я попрошу принести результаты. Но лучше нарисую вам на бумаге.

Винер достал шариковую ручку, щелкнул ею, потом наклонился к барьеру и моментально, одной непрерывной линией, чем я не мог не восхититься, нарисовал все четыре полости сердца.

— Неприятность здесь, — сказал он, — перечеркнув линию, разделяющую левый и правый желудочки. — Боюсь, что здесь образовалось отверстие в стенке. Кровь должна поступать сюда и перекачиваться сюда, в аорту, — частично это и происходит. Но слишком много ее только переливается туда и сюда через разрыв в перегородке. К сожалению, она застаивается.

— Вы можете зашить отверстие? — спросил я. — Сделать ей операцию?

— Конечно, мы можем принять героические меры. Но это причинит большие страдания и продлит ее жизнь на день или два.

При этих словах я почувствовал, что из меня самого уходит кровь. Я ощущал, как она пульсирует в ногах и ступнях.

— Вы говорите нам, что она умирает, — выдавил я.

— Мне очень жаль.

— Сколько ей осталось?

— Она отойдет до утра. В лучшем случае — еще несколько часов.

Мне показалось, что голос у доктора пресекся. Хороший человек, — мелькнула идиотская мысль. Он сжал мне локоть. Когда он протянул руку к Барти, тот отпрянул и разразился громким, раскатистым смехом.

— Ха! Ха! Ха!

И потом громко, так что было слышно всем в комнате, сказал:

— Если нет жизни, то и смерти нет!

И прежде, чем он повернулся и выбежал в коридор, я успел заметить, как брызнули слезы из его единственного открытого глаза.

Когда я вернулся в палату, Лотта опять спала. Марша и мальчики посмотрели на меня. Я покачал головой. Тогда Майкл начал всхлипывать. Открылась дверь; вошел Джимбо, теперь уже в рубашке и брюках. За ним, как ни странно, — Глория, парикмахерша матери. Она опустилась на колени перед кроватью.

— Добрая, смешная женщина заставляет меня смеяться!

Эти слова разбудили Лотту. Она посмотрела на моего двоюродного брата.

— А, Джимбо. Бедный Джимбо. Ты так и не можешь выиграть у Ричарда? А вот и ты, Ричард. Неужели ты не можешь быть джентльменом и проиграть ему хотя бы один матч?

— Я стараюсь, мама. Это не так легко.

— Больше старайся.

— Хорошо. Попробую играть левой рукой.

Но она потеряла интерес к этой теме.

— Сегодня уже вторник? Я не знала. Глория, ты пришла, чтобы уложить мне волосы? Знаешь, это в последний раз.

— Я знаю, миссис Лотта.

— Ну да. Я переезжаю на Сан-Ремо-Драйв. Для тебя это будет чересчур далеко.

Наступила короткая пауза. Аппараты попискивали и булькали. На экранах маленькие шарики, как теннисные мячи, прыгали через сетки, двигаясь слева направо.

— Господи! Что вы стоите с такими лицами? Не умираю же я, в конце концов.

Марша сказала:

— Нет, конечно. Но вам надо поспать. Мы уйдем. Вам что-нибудь нужно? Что вам принести?

— Сто лет назад просила Барти купить мне «Нью-Йоркер». Я только начала «О чем говорят в городе». Знаете, какую я сделала ошибку? Не дала ему деньги. Он милый мальчик, мой Барти, но вытянуть денежку никогда не прочь.

— Я принесу последний номер.

Марша повела ребят к выходу. Джимбо придержал им дверь и вышел следом. Лотта как будто не заметила, что они ушли.

— А, с другой стороны, и не надо. У меня масса работы. Это Платоновское общество! Просто какие-то эксплуататоры. Я без конца трудилась над Сулейманом Первым. Даже влюбилась в него, если можно так сказать. Сколько он сделал полезного! И что же, ты думаешь, мне теперь поручили? В мои-то годы? Великую Китайскую стену!

— Мама, ты устала? Не хочешь поспать?

— Конечно, устала. Ничего удивительного. Глубокая ночь.

Глория подняла руки и поправила крашеные волосы матери.

— Вы увидите. Буду приезжать на автобусе, если надо. Каждый вторник приеду к вам.

— Спасибо, Глория. Ты настоящий друг. На сегодня хватит.

Парикмахерша поднялась с колен и оставила нас вдвоем. Глаза у матери были закрыты. Дышала она редко. Вдруг она посмотрела на меня.

— Ох, Ричард! Что же это такое?

— Ничего, мама. Просто ухаб на дороге.

— Всё в беспорядке. Эрни будет в истерике. Ты все время говорил мне запереть папин «Оскар». Или перевезти к тебе. Твердил, что рано или поздно его украдут. Посыльные из ресторана. Глория! Девушки, которые у меня убирались. Почему ты хотел лишить меня этого удовольствия? Какая мне радость, если он будет заперт в банковском подвале? Ты думаешь, что ты такой умный. Не такой уж. Никто на него не позарится. Он стоит всего четыреста шестьдесят долларов. Просто кусок металла. А мне приятно видеть его каждый день.

— Я рад, мама. Я был неправ. Рад, что тебе приятно.

Я подошел к кровати и опустился на колени там, где стояла Глория. Я взял мать за руку и чуть не охнул — такая она была холодная. Другая ледяная рука легла на мою сверху.

— Ты все-таки заботься о Барти, знаешь?

— Знаю.

— Стивен Спилберг мне просто противен! Неужели трудно было две-три страницы посмотреть? Хотя бы в память о Нормане. И послать ободряющую записку?

— Не беспокойся. Не беспокойся. Я постараюсь быть более хорошим братом. И более хорошим человеком.

— Как будто это возможно! Ты совсем ничего не понимаешь? Я люблю тебя такого, какой ты есть.

— Ну, я подвел тебя с Францией.

— Не глупи! Мы обо всем договорились. Я присмотрю за мальчиками. Знаешь, я, кажется, теряю рассудок. Могу поклясться, что видела здесь Маршу. Вот кто не очень хороший человек, дорогой. Скажу тебе по секрету…

Но она не сказала. Голос ее затих. Я посмотрел на зеленые экраны, похожие на зеленые разлинованные поля; игра там еще продолжалась. Я пытался понять числа, означавшие содержание кислорода в крови. Застаивается — так сказал доктор.

Лотта опять заговорила.

— Открою тебе мой позорный секрет: мечтаю, чтобы она вернулась к этому ужасному человеку в Сан-Франциско. Тогда бы ты был безраздельно мой.

Она тихонько кашлянула и правой рукой потянула ворот больничной пижамы, так что обнажилась белая грудь. Я отвернулся.

— Больше некому, — долетело до меня.

Я повернулся к ней и наклонился поближе. Ее лицо разглаживалось, преображалось. Она молодела у меня на глазах, словно запустили в обратную сторону фильм. Где мои восемьдесят лет! Но ей было шестьдесят, ей было сорок; она была девушкой, сошедшей с «Суперчифа» на Юнион-стейшн. Я сказал: