Книга Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

— Сначала мы были жертвами китайского империализма. Сейчас мы — жертвы калифорнийского империализма, «нью-эйдж», которому хочется видеть нас всех погруженными в религию, пацифистами, разъезжающими верхом на яках и медитирующими на заснеженных вершинах, — сказал мне один тибетский писатель из Дхарамсалы, человек вполне светский. — Запад готов финансировать все, что имеет отношение к мифическому Тибету: монахов, артистов, исполнителей народных танцев, мистиков — но вовсе не собирается помогать возвращению нашего, истинного Тибета.

Дхарамсала — пример такого преобразования. Вначале это был центр беженцев, полных решимости сохранить самобытность и вернуться в Тибет. Прошли годы, больше сорока лет, и никто уже не верит в возможность возвращения. Тибетцы прижились, как растения, пересаженные в другую почву. Дхарамсала выживает за счет того, что превратилась в маленький Диснейленд, парк аттракционов, где основными темами являются буддизм, духовность, магия, медитация, астрология и медицина.

Маклауд-Гандж сейчас представляет собой торговый центр, где продается всевозможная дребедень в стиле «нью-эйдж» — от сумочек с изображениями Будды до бус, компакт-дисков с расслабляющей музыкой и книг по тантризму. Рынок помогает питать тибетский миф, который мало общего имеет с подлинной тибетской стариной и еще меньше с нынешним Тибетом, уже почти переваренным китайцами.

Но миф живуч.

Как-то вечером, встретившись с группкой иностранцев, проживающих здесь, в Дхарамсале, — все они приехали сюда несколько лет тому назад, чтобы помочь «делу тибетцев», — я понял, что для них необходимость верить в магический Тибет сильнее всякой логики. Один американец рассказал, что был в Дели с Далай-ламой на посвященной Ганди церемонии и видел, как туча ос напала на собравшихся, а Его Святейшество ни одна оса не тронула. Одна эксцентричная английская леди, Джейн Перкинс, прожившая почти пятнадцать лет в Дхарамсале, сказала, что потеряла сон, потому что в монастыре рядом с ее домом юные монахи постоянно учатся левитировать и, когда кому-нибудь не удается удержаться в воздухе, он падает на землю со страшным шумом, который ее будит.

Именно она сообщила мне, что назавтра в десяти километрах от Дхарамсалы должна состояться особая церемония. Нам невероятно повезло! Кармапа, шестнадцатилетний юноша, бежавший недавно из Китая, где его удерживали как возможного преемника Далай-ламы, впервые должен был появиться на публике и благословить всех присутствующих, передав им свое «долголетие». Вот именно то, что мне нужно!

Итак, на следующее утро я вновь очутился в одной из ситуаций, в которые без конца попадаю из-за своего ненасытного любопытства. Храм, посвященный Кармапе, еще строился. Индийцы, опасаясь китайцев, которые были разъярены, упустив этого «священного» подростка, организовали внушительное оцепление. Десятки вооруженных полицейских и агентов обыскивали каждого прибывшего. Проверяли документы, отбирали на входе фотокамеры, магнитофоны. Что за нелепое сочетание — буддизм и военное положение! Странно было видеть рядом со старыми ламами людей с автоматами наизготовку.

В конце концов после нескольких часов ожидания и проверок нас разместили в большом зале храма: спереди монахи, из них человек двадцать — европейцы; потом группа буддистов с Тайваня; за ними пестрая толпа коренных тибетцев, затем живущие здесь иностранцы и приезжие, среди которых была и молодая англичанка из поезда.

Кармапа вошел в окружении старых лам и индийских телохранителей: это был юноша крестьянской внешности, здоровый, крепкий. Казалось, он сам был удивлен таким вниманием к себе. Однако с точки зрения тибетцев такое внимание было более чем оправданным. Для них этот мальчик был тридцатым по счету воплощением великого учителя, а значит, был «старше» и, возможно, совершеннее в духовном отношении, чем сам нынешний Далай-лама, который пребывает только в четырнадцатом своем воплощении.

— Я не обладаю даром долголетия, но могу передать вам этот дар вместе со способностью осуществлять ваши желания и делать так, чтобы в каждом из вас был мир, гармония и счастье, — сказал Кармапа в краткой речи, переведенной на английский язык одним из свиты. В юноше ощущалась большая внутренняя сила, и то, что старые монахи сновали вокруг него с безграничным почтением, буквально согнувшись пополам, еще больше подчеркивало достоинство, с которым он держался. Кармапа смог бы со временем возглавить тибетскую диаспору, когда после смерти Далай-ламы придется ждать, пока ребенок, в котором он воплотится, не станет взрослым.

Реинкарнация! Мне всегда казалось гениальным то, как тибетцы приспособили к своей культуре и своим нуждам древнейшую идею о том, что не все умирает вместе с телом. Что душа или еще что-то переходит в новую оболочку. Этим они избежали вырождения, которое подтачивает наследственные монархии. «Дети детей детей» не могут всегда удерживаться на уровне величия славного предка, и наиболее надежный способ сохранять достоинство династии — это выбирать наследником выдающегося ребенка, в котором смогут распознать реинкарнацию усопшего.

Все дело в том, чтобы уметь правильно выявить избранника. В случае с Кармапой и нынешним Далай-ламой старых монахов, как видно, чутье не подвело.

Благословение Кармапы было не urbi et orbi (городу и миру), как я ожидал, а индивидуальным. Получал благословение каждый, и встреча затянулась. Терпеливо выстояв очередь, я наконец предстал перед Кармапой и улыбнулся ему, а он мне. Я подставил ему белую «ката», уже заряженную, и он надел ее мне на шею. Потом легонько стукнул по моей склоненной голове золотым сосудиком-ступой, видимо, со священной реликвией внутри. Один лама дал мне в руку серый шарик из «дзампы», ячменной муки, замешанной на тибетском чае с маслом из молока яка, этот шарик я должен был съесть. Другой дал красную ленточку с узелком, тоже заряженную благословением; если носить ее с собой, она защищает.

Я вышел на свежий воздух и уселся на солнышке. Я смотрел на других выходящих. В них ощущалось счастливое возбуждение. Все были убеждены, как и юная англичанка Джейн, что им посчастливилось получить от Кармапы огромный дар. А вот я, со своим обычным скептицизмом, рациональным подходом и даже высокомерием, уже подумывал, не выкинуть ли серый шарик, который все еще держал в руках. Я разглядывал его. А не это ли мое хорошее лекарство, раз этот шарик символизировал силу долголетия? Почему бы ему не помочь мне? Я положил шарик в рот и съел. Потом бережно спрятал в сумку красную ленточку.

Иногда полезно изменить точку зрения. Мне стало ясно, что в тибетской медицине я не разобрался и мое пребывание в Дхарамсале с самого начала пошло не так! Мой способ мышления оставался тем, который я пытался преодолеть еще в Нью-Йорке. Это было мышление, основанное на логике, научном мировоззрении, отношении к человеку как к телу, а к болезни как чисто физическому явлению.

Если я сюда приехал за лекарством вроде тех, что получал от «ремонтников» из Онкологического центра, лекарством, которое химически воздействует на мое тело, я действительно ошибся адресом. Подобные лекарства я уже испробовал, причем лучшие в мире. Здешние лекарства были другими, их предназначение — не вызвать в теле некую реакцию, тем более, химическую, они — для сознания, для души. В Лхасе я свысока смотрел на тибетцев, которые скребли священные камни, чтобы собрать пыль и проглотить ее с водой. Выходит, я вел себя, как какой-нибудь китайский комиссар. На самом деле они, тибетцы, знали, что делают: они призывали на помощь силу, которая ничего общего не имела с химией, — это была сила молитв и благословений.