Книга Путешествие мясника. Роман о семейной жизни, мясе и одержимости - Джули Пауэлл

Ира с Оксаной обмениваются за спиной гостьи выразительными взглядами, которые замечаю только я. Ира что-то говорит по-украински, и Оксана переводит для меня: «Ира научит тебя, как делать varenyky. Они правда очень вкусные».

На следующий день мы с Оксаной обследуем магазины и музеи Коломыи. На ланч мы заходим в кафе, часть которого располагается в саду, прелестном даже в этот сырой холодный день. Оксана уверяет, что летом здесь собирается весь город. Я заказываю борщ, а она — banosh, как выясняется, традиционное западноукраинское блюдо, внешне очень похожее на когда-то так любимую мной техасскую мамалыгу с сыром и чесноком. Оксана дает мне попробовать, и я обещаю себе, что не уеду отсюда, не раздобыв рецепта.

Что я в конце концов и делаю. Вот он!

Banosh по-украински

2 стакана сметаны (можно больше)

1 стакан белой или желтой кукурузной муки

2 ст. ложки сливочного масла

соль по вкусу

1/4 стакана раскрошенной брынзы из козьего молока

Вылейте сметану в небольшую сковородку и на среднем огне, непрерывно помешивая, нагрейте, но не давайте закипеть.

Постепенно добавляйте кукурузную муку, продолжая помешивать, и тоже не доводите до кипения. Готовьте 15 минут. Смесь должна оставаться довольно жидкой; если она начнет густеть, добавляйте по паре ложек сметаны.

За пару минут до готовности положите в смесь масло, дайте раствориться, перемешайте и снимайте с огня. Накройте крышкой и дайте постоять 5 минут.

Разложите по А мисочкам и подавайте, посыпав сверху брынзой.

Правда же, у вас возникло чувство, будто ваши детские воспоминания перевели на украинский язык? И это является неопровержимым доказательством того, что все мы в этом мире очень похожи.

В этот раз за едой я, как это часто со мной бывает, становлюсь не в меру разговорчивой, о чем впоследствии жалею. Ночью в постели я напишу:

Почему это со мной происходит? С какой стати я выворачиваю себя наизнанку перед случайными знакомыми по всему миру? Зачем неопрятной кучей вываливаю перед ними все эти плаксивые воспоминания о тебе и об Эрике? Всё — размеры и склонности, ссоры и минуты нежности — я в мельчайших подробностях анализирую перед чужими людьми за бутылкой какого-нибудь отвратительного алкоголя. И ведь дело не в том, что я ищу у них утешения или сочувствия. Скорее, мною движет то же желание, которое заставляет расковыривать еще незажившую ранку или выдавливать кровь из пореза. А возможно, мне хочется, чтобы наша вынужденная разлука выглядела романтичней, чем есть на самом деле. Мне нравится представлять себя героиней какого-нибудь трагического романа девятнадцатого века, а не пошлой современной истории о том, как мужчину без устали преследует нелюбимая им женщина.

— Мне кажется, это только у вас в Америке такие проблемы, — заявляет Оксана. Она, не торопясь, деликатно доедает свой banosh, а я уже давно расправилась с борщом.

— Какие проблемы? В смысле — неконтролируемая страсть?

— В смысле — измены. Ну и вообще вся эта путаница. На Украине люди женятся и потом так и живут семьей. Наверное, мы не ожидаем от брака так много, как вы. А может, мы просто счастливее, потому что знаем, чего хотим.

— Может, и так.

Я берусь уже за вторую бутылку чешского пива. Неужели то, что говорит Оксана, правда? Или она просто еще очень молода, и потому все в жизни кажется ей простым и ясным? А может, и в самом деле существуют народы, которые, благодаря своей истории, традициям, религии или обстоятельствам, более способны к счастью, чем другие? Сомнительно, конечно, но все может быть. Счастье, вообще, вещь чрезвычайно загадочная.

Я много думаю о тебе, Псе Роберте и о кошках. Как там у вас дела? «Что слышно на Риальто?» — как спрашивала Баффи, цитируя Шекспира. Ну ладно, продолжаю свой рассказ, который, по-моему, уже становится похожим на эпос. Сегодня после ланча мы с Оксаной ходили в Музей пасхальных яиц, даже выстроенный в форме огромного яйца. И внутри — десятки тысяч по-разному украшенных пасхальных яиц — здесь их называют pysanka. Они собраны со всей страны и расписаны с учетом традиций разных регионов. Есть даже яйцо, расписанное лично Раисой Горбачевой; и еще одно — подарок от Юлии Тимошенко. Еще мы сходили в Музей гуцулов: обычный этнографический музей, который тебе бы очень понравился, но на меня нагнал тоску. А потом мы отправились в гости к родителем Оксаны, и там я познакомилась с ее женихов; его зовут Натан, и он волонтер американского Корпуса мира.

У Оксаны есть собака, которая живет в квартире ее родителей: очаровательный японский хин по имени Онка, что, кажется, означает что-то вроде «хитрожопая». Собачка уморительно таскает за собой плюшевую игрушку размером больше нее самой. Мама Оксаны тоже очаровательная, жизнерадостная брюнетка, миниатюрная, как и ее дочь. Едва придя домой со службы, она опять берется за работу и кормит нас обедом: куриными котлетами, картошкой, салатом из помидоров и перца, грибной пастой, сыром, многочисленными домашними соленьями — все это мы запиваем принесенным с собой шампанским.

После обеда минут двадцать мы возимся с Онкой, но тут раздается звонок, и Оксана бежит открывать дверь Натану. Срок его службы в Корпусе мира почти закончился, и поэтому ребята заметно грустят, хоть и постоянно смеются в присутствии друг друга. Оксана все время дразнит и подкалывает Натана, но смотрит на него с нежностью. После бокала шампанского она заметно раскраснелась и повеселела.

— Завтра Натан идет в парикмахерскую делать… как это называется?

Натан смеется и обнимает ее:

— Ирокез.

— Ирокез. — Оксана поворачивается к матери и объясняет ей на украинском, проводя рукой по середине головы. — Я ему уже сказала: вот и хорошо, что он уезжает. Я не желаю видеть его с этой дурацкой прической.

Натан улыбается еще шире и пытается поцеловать Оксану, но та со смехом отталкивает его. За все время нашего знакомства я еще никогда не видела ее такой колючей. Возможно, дело в том, что Натан скоро уезжает. Я ему сочувствую. Я знаю, каково это — чувствовать, что с тобой уже мысленно распрощались, когда ты еще здесь.

На следующий день Оксана везет меня в Шешоры, курортный городок в горах.

— Это мое самое любимое место, — объясняет она мне в автобусе. — Настоящая гуцульская деревня. Каждое лето там проходит большой музыкальный фестиваль, и на него приезжает очень много народу: старики, дети, эти длинноволосые… ну, знаешь, хиппи. Снимают комнаты или живут в палатках. Купаются в речке, а все ночи напролет гуляют.

Автобус плотно набит людьми и еле ползет, как и любой рейсовый автобус в мире. Дорога занимает у нас около часа. От лежащей в долине Коломыи мы по извилистому шоссе, бегущему среди полей и деревенек, поднимаемся высоко в Карпатские горы. Здесь зеленее и заметно прохладнее, чем внизу. Воздух не сказать чтобы сырой, но какой-то влажный и свежий. Мы выходим из автобуса на узкую обочину у ресторана и кучки магазинчиков — это «центр города». Сразу за рестораном одна проселочная дорога забирается вверх по склону, на котором рассыпаны маленькие деревянные домики, выкрашенные в белый или яркие летние цвета, а другая спускается вниз, к реке.