Книга Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

Он говорил без остановки, не имея сил унять череду слов.

Иван встал и, не замечая Кости, только тряхнув плечом, когда тот попробовал его удержать, направился прочь. Он шёл по вытоптанному московскому лесу к шоссе, и терялся в чувствах. Перебродивший адреналин ныл в груди. Хотелось бежать, но не было сил, снаружи ещё посверкивал гнев, а внутри уже поднималось блаженство от сознания, что Костя – совершенно жив! Жив и точка!

«Беречь. Беречь их всех!» – горячечно думал он и, выхватив из кармана телефон, позвонил Бэлке.

– Не прилетай, – сказал Иван. – Нашёлся! Он в парке.

И дальше шагал, чувствуя, что ветер кружит его, как вальс, что радостный Бэлкин голос, как вальс, его кружит.

– Костя нашёлся! – сказал Иван звонко, на всю пустую квартиру, и только потом понял, что мамы нет дома.

Тогда он достал телефон и позвонил.

– Костя нашёлся! Где бы ты думала? В парке! – сообщил он ей счастливую новость.

– Да? – отозвалась мама. – А я, представляешь, шла, и тут у нас, оказывается, фитнесс-клуб! Очень приличный, с бассейном. Я так ободрилась! Неужели снова стану человеком! Уже говорила с тренером. Будешь со мной ходить?

– Конечно, нет! – сказал Иван. – Но всё равно – хорошо, что сегодня у всех всё находится. Пойду узнаю, что нашлось у бабушки.

И он пошел было, но встал на пороге. «Как так? – мелькнуло ему. – Маме всё равно, что с Костей. Как же так жить?»

И вдруг ясно, во все глаза, Иван увидел корень своего одиночества. Рядом с ним нет ни одного человека, кому было бы дело до Костиного спасения. Каждый волновался только за тех, от кого зависел сердцем. «Ах, мама, как же! Ты должна была прослезиться от радости!.. Ну да, это было бы чудо. Это Христос должен быть…» – примирительно подумал он и, выйдя на площадку, зазвонил в дверь к бабушке с дедушкой.

Бабушка, прошаркав по коридору, открыла ему. Иван её обнял и, сильно склонившись, приник щекой к плечу. В этой неловкой позе, пока она ворчала на внука и хлопала по загривку, он рассказал ей, что Костя в парке, живой.

– Отпусти! – наконец, решительно его оттолкнув, сказала бабушка. – Мы смотрим беседу о климате! – и вернулась в комнату, к шумящему телевизору.

Иван нашёл тимуровский выход своему чувству – вымыл на кухне стопку тарелок, стоявших в раковине, и в уме посветлело. Наконец он сформулировал: у него был Праздник Целости Всех Своих.

На волне благодарной щедрости он разыскал в старой книжке телефон Бэлкиного и Костиного отчего дома и позвонил Вере Сергеевне. Костина мама узнала его по голосу, хотя ни разу, даже в пору дружбы с Бэлкой, им не довелось увидеться.

Иван представился.

– Да, да, я узнала, узнала! – испугалась она. – Что с ним?

Иван сказал ей, что Костя в парке, укрыт, сыт. Как человек закалённый, простудится вряд ли.

– Мне бы поговорить с вами! – воскликнула Вера Сергеевна. – Я бы в любое время, когда вам удобно! Если только у вас найдётся полчасика. Если вас не затруднит.

Иван, смущённый её испугом и суетой, сказал, что заедет хоть сейчас.

Они договорились на завтра.

* * *

Вера Сергеевна оказалась похожа на Бэлку – тоненькая и темноглазая. Она жила со своими умершими родителями, взглядывая нежно и часто на фотографии.

То, что Костя ей не по силам, стало видно сразу. Ивана она приняла взволнованно и виновато, как если б он был классным руководителем нашкодившего ребёнка.

Из коридора Иван мельком увидел бледные комнаты и легендарную кухню, выкрашенную в «цвет тоски». Он не раз слышал о ней от Кости, но и представить не мог, что и в самом деле бывает на свете такой оттенок зелёного. На большом подоконнике не приютилось ни одного цветочного горшка. Скромная кухонная мебель, белая на тоскливом, бесцветные шторки…

Чай пили в комнате и разговорились легко. Иван рассказал про бабушку с дедушкой. Оказалось, когда-то Вера Сергеевна работала на фармацевтическом производстве, а потом ушла в аптечный киоск. Заговорили о болезнях и лекарствах. Подкованность Ивана в вопросах старости растрогала Веру Сергеевну, она провела его вдоль увешанных фотографиями стен и познакомила со своими покойниками. Всё это были хорошие люди. Папа – врач, мама – учитель немецкого.

Иван смотрел на Веру Сергеевну, как смотрят на русскую осень – с чувством родства и печали. В ней виделся ему пример нисходящего течения человеческой жизни вообще. «Всё шиворот-навыворот! – думал он с грустью. – Наверняка ведь Бог задумал, чтобы данный человеку урок вёл его – от страдания к радости, от одиночества к единству. А кто-то взял и перевернул. И по сей день, наверно, веселится над шуткой». В какое-то мгновение Ивану стало жаль, что он не родственник Костиной маме, и не имеет права утешать её и рассуждать об исправлении жизни.

В ответ на робкие расспросы Веры Сергеевны Иван рассказал ей о Фолькере, о том, как его жалко, потому что он добр и, вероятно, не перенесёт краха своей утопии. Рассказал о Жене. А о Маше рассказывать постеснялся.

Вера Сергеевна не знала ровным счетом ничего. Каждое слово о сыне было ей, как милостыня. Иван вглядывался и не мог понять – почему Костя изо всех сил отстраняется от такой тихой, не тиранической вовсе мамы? Неужели просто сбежал из печали в жизнь?

Ему очень хотелось спросить о Костином отце. Кто он, не от него ли унаследовал сын свой характер и дар? Но Иван сдержал себя, боясь нарваться на тайну.

За разговором он так слился со странным домом, где выросли два близких ему человека, что совершенно забыл время, забыл приличия и постепенно переложил из вазочки к себе в розетку всё варенье. Это было сказочное варенье из терновника, очень сладкое. Вероятно, оно и оказалось противоядием от грусти.

Костина мама, несказанно ободрённая этим его дурным поступком, полезла было в буфет за новой порцией, но смущённый Иван уже вставал из-за стола.

– Ну а всё-таки, как мне быть с Костей? – тихо спросила Вера Сергеевна, пока он одевался в прихожей. – Может, что-нибудь надо такое… – предпринять?

Иван задумался. Что он мог посоветовать ей? Сделайте так, чтобы жизнь вам полюбилась? Чтобы вы стали бодры и веселы? Это было бы хорошее издевательство.

– Перекрасьте кухню! – от всей души ляпнул он.

И Вера Сергеевна закивала согласно, как будто только об этом сама и думала.

От Костиной мамы Иван выходил весёлый, взбудораженный, вертел в пальцах ключи от машины и ясно видел – кризис отболел. Теперь, в ближайшее время, уже ничего плохого не случится ни с Костей, ни с ним, ни с дедушкой, ни с остальными, кто есть поблизости.

За рулём эйфория прошла, но осталось солнечное послевкусие, как в день, когда он праздновал дедушкино выздоровление и встретил на бульваре собаку.

Он свернул с шоссе и поехал длинной дорогой – успокоить чувства. На дороге этой дома городские и деревенские, склады, перелески и кладбища сменяли друг друга. Это была та черта, где волна Москвы находит на встречную волну природы и возникает мало приятная глазу, но трогающая сердце смесь.