Книга Однажды на берегу океана - Крис Клив

— Так чего же ты хочешь от меня? — спросил Лоренс. — Хочешь, чтобы я ругался, как Эндрю?

Я улыбнулась:

— О, иди ко мне.

Я обняла его и вдохнула мягкий, чистый запах его кожи.

— Я опять невыносима, да?

— Ты просто пока не в себе. Должно пройти время, пока все встанет на свои места. То, что ты задумываешься о своей жизни, это хорошо, действительно хорошо, но я не думаю, что тебе стоит чересчур торопиться. Если ты вправду хочешь бросить свою работу, непременно так и сделай — через полгода. Но прямо сейчас твоя работа дает тебе средства для того, чтобы ты могла сделать что-то стоящее. Есть возможность делать добрые дела и тогда, когда ситуация далека от совершенства. Бог свидетель, я это знаю.

Я сморгнула набежавшие слезы.

— Компромисс, да? Ну, разве это не грустно — взрослеть? Сначала все — как у моего Чарли. Ты думаешь, что можешь убить всех злюк и спасти мир. Потом ты становишься старше, примерно как Пчелка, и начинаешь понимать, что часть пакостей мира сидит в тебе, а может быть, ты сам — часть этой пакости. А потом ты становишься еще старше, и твоя жизнь становится немного комфортнее, и тогда ты начинаешь гадать, вправду ли то дурное, что ты видишь в себе, так уж дурно. И ты начинаешь говорить насчет десяти процентов.

— Возможно, так люди развиваются и становятся личностями, Сара.

Я посмотрела на Пчелку и сказала, вздохнув:

— Что ж, может быть, у нас тут развивающаяся страна.

9

Саре нужно было принять важное решение по поводу работы, поэтому она взяла выходной. Утром она сказала мне, Лоренсу и Чарли: «Сегодня у нас будет приключение». Я обрадовалась, потому что Сара улыбалась. И еще я обрадовалась, потому что у меня много лет не было никаких приключений.

Что такое приключение? Это зависит от того, с чего оно начинается. Маленькие девочки в вашей стране прячутся между стиральной машиной и холодильником и воображают, будто они в джунглях и их окружают зеленые змеи и обезьяны. Я с сестрой пряталась в джунглях, где полно зеленых змей и обезьян, и мы воображали, что у нас есть стиральная машина и холодильник. Вы живете в мире машин и с часто бьющимся сердцем что-то себе воображаете. А мы мечтаем о машинах, потому что видим, что от часто бьющихся сердец толку мало.

Когда мы с Нкирукой были маленькие, мы ходили в одно место в джунглях рядом с нашей деревней. Это было наше секретное место, и там мы играли в домики. Когда мы в последний раз отправились на поиски приключений, моей сестре было десять лет, а мне восемь. Мы уже выросли из этой игры, и понимали это, но решили в последний раз предаться нашей мечте, чтобы сохранить ее в памяти, пока она совсем не выветрилась.

Мы ушли из деревни в самое тихое время ночи. Это было за год до того, как впервые начались беды из-за нефти, и за четыре года до того, как моя сестра начала улыбаться взрослым парням, так что вы должны понять, что это было спокойное время для нашей деревни. Часовые не стерегли дорогу в том месте, где заканчивались дома, и никто не спросил у нас, куда мы идем. Но мы ушли не сразу. Сначала нам пришлось подождать, пока все в деревне уснут. В эту ночь многие долго не засыпали, потому что светила полная луна. Она так ярко освещала металлические крыши и воду в бассейне, что я и сестра долго сидели в своей комнате. Из-за луны собаки и старики беспокоились. Несколько часов слышались лай и ворчание, пока наконец все не стихло.

Мы с Нкирукой смотрели в окно, пока луна не стала такой огромной, что заполнила собой всю оконную раму. Мы разглядели лицо лунного человека. Оно было так близко, что мы могли видеть, какой у него безумный взгляд. Луна светила так ярко, что было светло как днем, и не просто как днем, а как в ослепительный день, в особенный день — совсем особенный, как шестой палец у кошки, как секретная записка, спрятанная между страницами книги, которую ты много раз читал и перечитывал, но этой записки не находил. Луна озаряла старую лимбу и разбитую машину «пежо» и призрак «мерседеса». Все вокруг было озарено бледным и мрачным сиянием. Вот когда мы с Нкирукой вышли из дому.

Животные и птицы вели себя странно. Обезьяны не кричали, молчали ночные птицы. Мы шли в этом странном безмолвии, и мне казалось, будто маленькие серебристые облачка, пересекавшие лик луны, склонялись к земле и тихо произносили: «Тс-с-с!» Когда Нкирука поглядывала на меня, ее глаза были испуганными и восторженными. Держась за руки, мы с ней прошли милю по полям маниока к краю джунглей. Тропинки между рядами маниока при свете луны были похожи на кости великанов. Мы подошли к джунглям — тихим и темным.

Мы не разговаривали. Мы просто вошли в джунгли — торопливо, не дав себе слишком сильно испугаться. Мы шли долго, и тропка становилась все уже, и листва и ветки смыкались все плотнее, и через какое-то время нам пришлось идти не рядом, а друг за другом. Ветки склонялись так низко, что нам приходилось пригибаться. Вскоре идти стало невозможно, и тогда Нкирука сказала: «Это неправильная тропинка, нам нужно повернуть», — и мы повернули назад. И тут мы поняли, что мы вовсе не на тропинке, потому что деревья и кусты обступили нас со всех сторон. Мы походили по кругу, но очень скоро поняли, что потеряли тропинку и заблудились.

В джунглях было так темно, что мы не видели собственных рук и держались как можно ближе друг к дружке, чтобы не потеряться. Теперь мы слышали доносящиеся со всех сторон шорохи и шуршание, производимые зверями, снующими по подлеску. Конечно, это были небольшие животные — всего лишь крысы, землеройки и лесные свиньи, но в темноте они казались нам огромными — такими же огромными, как наш страх. И чем сильнее становился наш страх, тем крупнее нам казались звери. Нам уже не хотелось воображать, что у нас есть холодильник и стиральная машина. Ночь была не такая, когда от бытовой техники была бы какая-то польза.

Я начала плакать, потому что темнота была кромешная, и я думала, что она никогда не кончится. А Нкирука обняла меня и стала шептать: «Не грусти, сестренка. Как меня зовут?» А я, всхлипывая, ответила ей: «Тебя зовут Нкирука». Сестра погладила меня по голове и сказала: «Да, правильно. Мое имя означает „будущее ярко“. Понимаешь? Разве наш папа и наша мама дали бы мне такое имя, если бы это не было так? Пока ты со мной рядом, сестренка, темнота не будет длиться вечно». И тогда я перестала плакать и уснула, склонив голову на плечо сестры.

Я проснулась раньше Нкируки. Я замерзла. Светало. Просыпались птицы джунглей. Нас окружал бледный свет, слабый, серо-зеленый. Повсюду вокруг нас росли папоротники и ползучие лианы, с листьев капала роса. Я встала и сделала несколько шагов в ту сторону, где, как мне казалось, свет был ярче. Я приподняла низко нависшую ветку и увидела… В подлеске стоял очень старый джип. Его шины сгнили, под дугами колес выросли папоротники и лианы. Из потрескавшихся черных сидений торчали короткие ржавые пружины. Двери покрылись плесневым грибком. Джип стоял, повернутый ко мне задней частью. Я подошла ближе.

Я увидела, что джип и джунгли срослись между собой, так что уже невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое — то ли джунгли растут из джипа, то ли джип — из джунглей. Под машиной скопилась падавшая многие сезоны и сгнившая листва, а все металлические детали джипа стали такого же цвета, как опавшие листья и земля. На передних сиденьях лежал человеческий скелет. Сначала я его не заметила, потому что на скелете была одежда точно такого же цвета, как сгнившие листья, но эта одежда была такая рваная и старая, что через нее просвечивали белые кости. Казалось, скелет устал вести машину, улегся поперек передних сидений и уснул. Череп лежал на приборной доске, в стороне от остальных костей. Пустые глазницы смотрели на маленький клочок неба в просвете между кронами деревьев. Я это знаю, потому что на черепе были надеты темные очки, и в одном стеклышке отражалось небо. По этому стеклышку проползла улитка и съела с него всю зеленую плесень и грязь, и небо отражалось в чистой полоске следа, оставленного улиткой. Теперь улитка проползла половину дужки очков. Я подошла ближе. Очки были в тоненькой золотистой оправе. В уголке того стеклышка, которое очистила улитка, была надпись Ray-Ban. Я решила, что так зовут этого человека, потому что я была маленькая, еще не знала горя и не понимала, что могут быть причины иметь чужое имя.