Книга Невозможные жизни Греты Уэллс - Эндрю Шон Грир

А что сказать тебе, Грета, которая осталась в моем странном холодном мире, с его странной холодной войной? Надеюсь, ты не пожалеешь, что променяла мир шелковых платьев, расшитых бисером, на мир проводов и стали. Кое-чего привычного в новом мире не станет: Пруссии, Палестины, Персии. Твоего брата. Твоего мужа. Твоего будущего ребенка. Возможно, ты впервые станешь одинокой женщиной. Я никогда не встречалась с тобой – и никогда не встречусь! – но мне почему-то кажется, что ты подходишь тому миру больше, чем подходила я. Я вижу, как ты шагаешь по Шестой авеню в длинном белом пальто и широкополой шляпе, в темных очках, с фотосумкой под мышкой. Как странно: в моей жизни всегда чего-то не хватало! Она походила на машину с неисправным двигателем, а решение было простым: заменить негодную деталь. Заменить женщину, обитающую в этом мире. Смотрите, как все теперь прекрасно: пальто, походка, очки – идет по Шестой авеню и дальше. Я знаю, какое сердце бьется внутри ее; я ощущаю след, который оно оставило здесь. Однажды, несколькими месяцами позже, ты проснешься и поймешь, что твоя дочь появилась на свет. Паутина, связывающая нас, высохнет и рассыплется в прах, но что-нибудь напомнит тебе про нее. Будешь ли ты до слез тосковать по ней? Выразится ли твоя тоска в чем-нибудь?

Я так ясно вижу: летним днем ты выходишь из пыльной машины, взятой напрокат. Перед тобой – узкая грунтовая дорога и длинная каменная стена. Как странно видеть все это снова, на этот раз без снега, скрывавшего все, как чехлы скрывают мебель в летнем домике. Звук захлопнувшейся дверцы оскорбляет царящую вокруг тишину, заставляя на мгновение замолчать миллионы насекомых. Птица сидит на заборе и крутит головой взад-вперед, взад-вперед. Вот он, этот миг, ради которого все затевалось. «Вы, должно быть, та женщина из Нью-Йорка, которая звонила по поводу дома», – говорит незнакомец, выходя из хижины и вытирая руки о джинсы.

– Да, я Грета Уэллс.

Птица крутит головой взад-вперед, взад-вперед. Рукопожатие: искривится ли воздух, совсем чуть-чуть, от этой новой невозможности?

– Лео, – скажет он с той же самой неловкой усмешкой, от которой на широком красивом лице появляется ямочка.

Поднятые брови, подбородок с просинью новой щетины. Восставший из мертвых. Ты не можешь сказать: «У тебя есть маленькая дочка» – и просто киваешь, когда он предлагает показать окрестности. В лесу ты поинтересуешься, нет ли там старого шалаша на дереве. Ты не можешь сказать: «Здравствуй, любовь всей моей жизни».

Он поворачивается, и ты следуешь за ним; синяя рубашка и джинсы. Ничто не изменилось, ничто не пропало.

Ведь мы – одна и та же женщина. Как могли мы не сделать один и тот же выбор? Моя рука слегка дрожала, когда я встала над каменным камином и подняла банку над головой; затем – бах! – она разбилась вдребезги в ярко-синей электрической вспышке.

Я почувствовала, как содрогнулись три сердца.

Все было кончено. Я смотрела на стеклянные осколки, разбросанные вокруг меня. Дороти расколдована. Алиса потеряла кролика. Венди нет дороги в Нетландию.

«Я ничего не поняла, Феликс, – подумала я, прислонившись к стене, – но шоу было отличное».

Я стояла в той комнате, где впервые пробудилась. Предмет, служивший для перехода в мой мир, лежал на полу разбитый вдребезги. Бледно-лиловые обои с шариками и цветами чертополоха. Картины в позолоченных рамах, закопченные пластины газовых рожков, длинные, тяжелые зеленые шторы, почти полностью закрывающие окно, большое овальное зеркало передо мной. Я села на кровать и посмотрела на отражение женщины, которая не так давно была незнакомкой. Длинные волны рыжих волос, румяное узкое лицо, беременный живот под желтой ночной рубашкой. Женщина, которой я мечтала стать?

Вдали послышались какие-то звуки.

Я повернулась и почти увидела, как на далекой, золотой от заката крыше по деревянному столбу ударяет молоток: зрелище неудивительное для этого часа, но так странно на меня действующее. Удар, затем слабый призвук другого удара, но на этот раз не из моего мира. А после него – третий. Миры отзывались эхом в последний раз. Стук молотка рабочего, скрип деревянного колеса, хлопок дверью – каждый звук прилетал из своей эпохи, в соответствии с временно`й последовательностью. Примерно так же из прошлого беспричинно прилетает утраченное воспоминание о звуке, когда мы слышим этот звук в настоящем. Тук… тук… тук… Я сидела и слушала, как стук отдается в моем теле. Тук… тук… тук… Звук, казалось, пронизывал всю вселенную. Тук… тук… тук…. Мы все сидели и слушали, сидели в одной позе, слушали один и тот же звук. Тук… тук… тук… В последний раз так звучал барабан, который никто больше не мог услышать. Потом мне пришло в голову, что это был не барабан. Это были три моих сердца, бившиеся в унисон.

Звук стих, стало слышно, как по улице проезжают экипажи, как шумят дети на тротуаре. Я знала, что больше никогда не смогу их почувствовать – других Грет. Я снова была сама по себе.

Я лежала на кровати и смотрела, как на пол через щель в шторах падает полоска света. Завтра – домашняя работа, горничная, ждущая указаний, жизнь без мужа, ссоры с проказником-братцем. Завтра внизу будет играть патефон Рут, играть слишком громко. Надо починить платье, найти работу и растить дочь для жизни в том мире, который я для нее приготовлю.

Но пока что комнату заполняли последние золотые лучи уходящего дня и запах жженой электропроводки, что остался от сгоревшего волшебства. На туалетном столике стоял бокал Рут с искрившимся на дне шампанским. Рядом лежали перчатки Феликса, которых он, наверное, уже хватился.

«Останься», – сказала я и так и поступила. Я уже представляла, как в этой комнате окажется моя дочь, розовая, как креветка, завернутая в одеяло и теплая от каминного огня, как Рут притащит замысловатые наряды, которые ребенок станет надевать только из желания доставить ей удовольствие, как Феликс будет измерять рост девочки на лестничной площадке, делая все новые отметины. Сначала она будет слишком высокой, потом слишком бледной, потом, откуда ни возьмись, возникнет другая девушка, стройная и красивая, с длинными черными волосами и блестящими глазами, и я решу, что это Лео, ее отец, дотянулся до своей дочери сквозь время. Она полюбит мужчину и выйдет за него замуж, приколов к свадебному платью бриллиантовую брошь Рут, а затем последует за мужем в Англию. Мы с Феликсом увидим, как она стоит у борта, и проследим, как корабль отдаляется от швартовов и прощаний. «Вот и уехала», – скажет мне брат, седой, в очках, и я зарыдаю в его объятиях. Я представила нас обоих в старости. Рут давно умерла, я в этой же комнате спрашиваю у него, почему он так и не переехал к Рэндаллу, ведь они уже столько лет вместе, а Феликс, закуривая трубку у окна, говорит: «Мы же обещали остаться, правильно? Мы обещали, пышечка». Я уже тогда знала, что никогда не расскажу ему странную историю моей жизни.

Неужели моя история настолько необычна? Просыпаться каждое утро так, словно все пошло по-другому – погибшие и потерянные вернулись, любимые снова в наших объятиях, – разве в этом больше волшебства, чем в обычных безумных надеждах?