Книга Марафон со смертью - Андрей Воронин

За почти полтора года совместной работы в «Деньгах» он стал для Коли настоящим другом. Он ежедневно навещал Николая в больнице и не жалел бензина и своих стареньких «Жигулей», чтобы привезти к нему также Наташу с дочерью.

Леночка быстро росла.

Коле хотелось плакать, когда он думал о том, что без него она сделала свои первые в жизни шаги.

Он проклинал ту аварию, когда представлял себе, как интересно было бы по вечерам играть с дочерью, слушать ее еще далеко не складную болтовню, учить ее новым словам, читать ей стихи и сказки перед сном.

И то сказать — уже третий месяц пошел с тех пор, как Коля попал в больницу, но только сейчас, появилась надежда на более-менее скорую окончательную выписку. А ведь незадолго до аварии Леночке исполнился год, и с тех пор Коля ее толком не видел.

Очень нелегко было сейчас и Наташке. На ее хрупкие женские плечи свалилось не только все домашнее хозяйство и заботы о ребенке, но и материальные вопросы — как-никак, три месяца муж не получал зарплату.

На время его болезни к ним переселилась мама Наташи — Мария Васильевна. Но, по большому счету, помощь ее не была существенной — во-первых, из-за мизерной зарплаты учителя, а во-вторых, из-за того, что до пенсии ей оставалось еще четыре года, и каждое утро, что называется, «с первыми петухами», она спешила на автобус, чтобы успеть вовремя в школу, в которой она преподавала русскую литературу.

Коля несколько раз просил Наташку не жалеть тех жалких остатков долларов, которые припрятали они после его знаменитых «коммерческих» командировок.

Ни Италия, ни Турция, ни путешествие на автобусе с мелкими коробейниками, ни вояж на самолете с бизнесменом-миллионером не принесли им никакого дохода, лишь еле-еле позволив рассчитаться с долгом, который брал Николай на покупку видеокамеры.

Но неожиданно Наташка выдвинула совершенно другую идею — она решила, что экономически более разумно нанять на эти доллары нянечку для Лены. Сама она рвалась на работу, уверяя, что в ее газете теперь неплохо платят, к тому же она весьма и весьма соскучилась по своему делу.

Коля не знал даже, как отнестись к ее предложению.

С одной стороны, мужское самолюбие кричало ему, что он не может позволить жене идти работать, пока у них маленький ребенок. Она, мол, притворяется, что ей очень хочется снова включиться в журналистику, на самом деле все это из-за нужды, чего он, муж, никак не может позволить.

С другой стороны, он знал, что Наташа на самом деле любит свою профессию, и предложенный ею вариант выхода из создавшейся ситуации, возможно, наиболее правильный.

В любом случае он не спешил с выводами и советами — пусть жена сама решит, как ей лучше поступить. А он так или иначе постарается ей помочь во всем, тем более что до выписки ему оставалось всего две недели…

* * *

Было уже без пяти пять, и Коля, как всегда с нетерпением, посматривал на дверь палаты, с минуты на минуту ожидая появления Наташи с Леночкой на руках.

Наконец дверь отворилась, но на пороге возник один Андрей, без своих каждодневных «пассажиров».

— Привет, шеф, — бросил он с порога, усаживаясь на стул около кровати.

— Привет. А где мои?

— Сегодня я их не взял. Переживешь. Вот тебе сок, свежие газеты, так что до завтра точно дотянешь, ничего с тобой не случится.

— Конечно, доживу. А сам чего, в таком случае, заявился? И без того каждый день приходишь. Не налюбовался еще моим болезненным видом? Торжествуешь потихоньку? — Коля улыбнулся. — Не переживай, тебе недолго осталось в начальниках ходить. Вот выпишусь…

— Нет, Коля, — Андрей говорил совершенно серьезно, не поддерживая шутливый тон, предложенный шефом, и Николай насторожился. — Я совсем по другому поводу явился, если честно. И пришел только потому, что ты действительно уже идешь на поправку и тебя можно потихоньку нагружать нашими делами.

— Что-нибудь случилось?

— Странные дела.

— Говори.

— А где твой сосед?

Андрей вопросительно кивнул в сторону второй койки, теперь пустовавшей.

— Не знаю толком. На улицу вроде подался — накинул куртку и ушел… А ты чего, Андрюха, уже и соседа моего боишься? Ты мне этой своей боязнью напомнил того странного информатора, не забыл? Я тебе про него осенью рассказывал? Который предложил нам заняться делами по-настоящему крутыми.

— Тот тоже всего боялся да шпионов всюду искал. Но если уж и ты туда же… Тогда, брат, дела плохи, наверное.

— Наверное, — спокойно согласился Дубов, еще более встревожив Самойленко.

— Да не тяни ты. Говори толком, что случилось.

— Да я не знаю, с чего и начать-то. Просто предчувствия у меня какие-то… Нехорошие.

— Ну?

— Что «ну»?

— Что за предчувствия? Да говори же, не тяни резину в конце концов.

Самойленко почувствовал, как появившаяся было в его душе тревога начинает перерастать в раздражение нерешительностью друга — в самом деле, что он все кружит вокруг да около, не может сказать ничего определенного? Считает, что перед ним барышня кисейная, не выдержит хреновых новостей или какого-нибудь морального удара?

— Что, с Наташкой или Леночкой что-то случилось? — попробовал он угадать, что так смущает и гнетет Дубова, но безнадежно промахнулся.

— Дурак ты, Коля. Сплюнь.

— Говори же! — зарычал Самойленко, чувствуя, что вот-вот вцепится другу в физиономию.

— Ты вот этого своего информатора упомянул… А тебе не кажется, что он был во многом прав?

— Конечно, прав! Это же благодаря ему мы стали крутить «Технологию и инжениринг»…

— Я не о том, — поморщился Андрей. — А про его манию преследования, как ты выражаешься.

— В каком смысле?

— В таком, что дело, которым мы занимаемся, интересует не только нас. А точнее, кого-то очень интересуем мы.

— Андрей, говори прямо, что тебе пришло в голову. Нас кто-то «пасет»?

— А ты, дружок, валяясь здесь, на больничной койке, ни разу не задумывался об обстоятельствах аварии, в которую попал?

— А что там задумываться…

— А то, что водитель «КамАЗа», судя по твоим показаниям, должен был быть либо слепым…

— …либо в стельку пьяным, — торопливо дополнил друга Самойленко, которому уже надоело в сотый раз вспоминать о том, что случилось с ним на дороге в тот прекрасный декабрьский день.

— …либо убийцей!

— Что?

Коля опешил.