Книга Украина в огне. Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров

Предчувствуя неминуемый домашний скандал, нарисованный хорек, блестя пьяным глазом, ехидно показал мне алый язык. Привет, привет, родной! И я рад тебя видеть…

Войсковой группировкой оказался недоукомплектованный батальон буслаевского полка под командованием майора Колодия. Оперативным сопровождением — три бывших омоновца из ближайшего окружения Ярослава Узварко и один бывший гэбист из штаба Владимира Каргалина — командующего южным фронтом, к коему относится Краснодонской район с соокраинами и всем приграничьем.

Официально спецоперацией «кєрував» Михаил Богданович. Правда, он откровенно побаивался толпы непонятно каких, но весьма приближенных к Военсовету рож и посему за руки нас не придерживал, а, упрямо бурча под нос, выполнял все наши пожелания. Хлопцы Ярика осуществляли функции глаз и ушей, причем отлично, на все сто задачу отработали — совершенно конкретные ребята. В то, чем занимался каргалинский эмиссар, я так, честно сказать, до конца и не въехал, но свой участок общей координации, видать, делал исправно. Во всяком случае, уважением пользовался огромным, плюс сам вместе с остальными не чурался ни с БТРа не слазить, ни «АКМ» из рук не выпускать.

С первых дней повального шмона тридцатикилометровая зона вдоль сектора отработки вздрогнула и замерла в немом ужасе. В придорожных поселках запылали особняки и богатые подворья. Езда на мотоциклах стала самоубийственным аттракционом смертников. Ублюдочное выражение лица — приговором. Полновесной свинцовой слезинкой отлились промысловикам кошмары беженских ночей. Все причастные к приграничному беспределу, невзирая на должности, возраст и пол, выхватывали по максимальному счету. Продажные мусора, рядышком с рядовыми налетчиками, снопами валились под стены складов награбленного. У сунувшихся под раздачу родственников и родителей трещали ребра и вмиг вылетали кровавые сопли. Приговор гопнику автоматом означал уничтожение всего хозяйства, имущества и скота. Дети платили — быстрым сиротством, родители — неминуемой нищетой: расплатой за собственных выродков. Вот думайте теперь, кого вырастили! Круговая порука и поселковое кумовство сплошной родни не могло противостоять раздробленным пальцам и сточенным, по-живому, зубам. Мародерство из лихого образа жизни и доходного бизнеса в одночасье превратилось в несмываемое проклятие и неминуемую расплату.

Начали, разумеется, с поселка Урало-Кавказ. Сяву не взяли, хотя и искали, как никого — по слухам, ушел в окрестности Давыдо-Никольского, гнида. Ну, туда всей армией Республики соваться надо, не меньше, и то — после войны. Традиции, никуда не денешься: исторически — всесоюзная малина «откинувшихся», вышедших после отсидки на зоне урок. Банду его пошерстили минимум наполовину. Публично, для наглядности, укокошили «смотрящего» — из Сявиных родственничков бандюган. Хозяйство — сожгли, как и еще десятки в поселке. Скотину — вырезали. Под руку не повезло то ли брату, то ли свату — такой же урод, весь синий от многочисленных ходок, лишь возрастом — вдвое старше. Сунулся, в самый разгар, с гунявыми терками и, разумеется, тут же получил прикладом в череп. Причем так выгреб, что к концу погрома богатой усадьбы врезал дуба. И — хер с ним! Одной околевшей пакостью больше…

Помню, еще в институте много спорили о роли Ивана Грозного. Юные моралисты-историки мантии судей примеряли. Попал тогда основательно: за попытку вякнуть в защиту «Новгородского Усмирения» чуть глаза не выдрали. Я-то, наивный, исходил с точки зрения задач по «собиранию страны» и централизации государственной власти. Оказалось же: «гуманизм — юбер аллес». Понятно — масштабы, накал да и эпохи — несопоставимы, но общее — налицо. Куда деваться от реального опыта? Вот — жизнь наглядно подтверждает: иногда жестокость — единственное противоядие. Ведь, по сути, все дерьмо в мире — от безнаказанности. И коль нет страха перед воздаянием свыше, приходится порой кому-то из небрезгливых надевать забрызганный красным фартук и желтую резину на руки да идти — в какашках копаться. Бывает и такая работенка, не из приятных…

На четвертый день «ракоставленья» раздался первый звоночек моего персонального Рока — словно профзаболевание какое-то, честное слово… Некий пронырливый и, надо признать, не ссыкливый журналист одного известного московского рупора либеральной педерастии переслал по спутнику фоторепортаж, который, естественно, — как же иначе! — моментально растиражировали по всему миру. Святое дело — ценности общечеловеков под угрозой! В числе главных командоров средневековых извергов, кровавых мясников и профессиональных палачей впервые прозвучала скромная фамилия Кирилла Деркулова. Дебют, так сказать… Вэлком в мир культовых персонажей Украинской Зверофермы. Ничего, со временем пропечатают и в Нюрнбергской колоде — триумф карьеры малороссийского недочеловека. Целого трефового короля удостоюсь. Из военных в короли один Буслаев попал, и тот червовым. За бешеные матюки по общей связи, не иначе… сердечко ты наше гламурненькое! Рядом поставили — будущего командарма и полевика… Говорю же — общечеловеки!

Особо продвинутых носителей гуманитарных идеалов впечатлил один из кадров — крупный план повешенного выблядка. Красивая фотография. Молодец, железножопый сталкер! Кроме портретного ракурса — правильный эстетический подход: такие вещи, по определению, должны быть черно-белые. Я ее видел… Завис в петле, красавчик: вываленный язык, порванная пасть и ровно срезанный «болгаркой» передний ряд зубов. Более того, точно помню, о ком речь: генетический двойник здрыснувшего Сявы — один в один, недоносок!

Жаль, не сохранилась вырезка — я бы ее над кроватью повесил. Может, в Нюрнберге, при знакомстве со своим делом, разживусь?

* * *

— Занесло мне как-то во двор листок выборной, на мове их, бычьей, писанный. Мой кобелек цепной, Жучок, уж года три, как нет дурка… так он вот нюхнул его разок — неделю слизью поблевал зеленой, поносом посрался кровавым да издох, бедолага. А ты говоришь — нормальный был палитицкий процесс, — хитро улыбаясь в прокуренные усы, заканчивает свой рассказ Дядя Михась…

Наш камазистый водила, развалившись вместе с остальными на ребристоре БМПэшки, откровенно подзуживает пытающегося на полном серьезе что-то доказать Кузнецова. Кинжалом непорочности пристроившийся меж ними Салам, исподволь зыркая на горячо возражающего Антошу, явно из последних сил душит саркастическую улыбку. Сверху — с башни — мне назойливо маячит сеть широких шрамов через весь его бритый затылок да дурацкий обрывок нижней половины правого уха вместе с мочкой, зачем-то оставленный врачами, по кускам собиравшими в госпиталях его изрядно подряпанный «татарский башка». Жихарь, вытянув ноги вдоль брони, грызет травинку, тяжелым взглядом давит в сияющую небесную синь и до обычных, ничего у нас не значащих диспутов не опускается.

Сзади башни на десантах сгурьбились мои «мышата» — бывшее Сутоганское пополнение. Отстояли ребятки свое — в секторе Салимуллина, с граниками. Трое выживших во главе со старшим Лешкой Гридницким прибились ко мне и теперь по преданности к командиру составляют конкуренцию старым афганцам. Молодые, мелкие, какие-то моторные, неуловимо подвижные, что ли. Похожи — как братья, да и вроде все из одного шахтного поселка, от Вахрушевских окраин. Лица востренькие, прыщавые, словно из плохо промешанной ржаной муки с полбой, нездоровые… Точно — мышата. Но только на вид: дойдет до дела — гасите свет. Солдатских навыков, знаний — кот наплакал, зато упертой ярости, готовности зубами рвать — только успевай поводья придерживать. Вот точно такие, поди, в Отечественную, бросаясь со связками под танки, — стальной вал «Барбароссы» остановили. Один в один! Забери разгрузку и оружие, помой, причеши — вылитые пэтэушники, а никакие не бойцы. Сейчас прижухли, сидят молча — слушают. Вообще — не из балакучих детишки.