Книга Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

— Успокойся, Каха, — тихо сказал царевич. — Египетское правосудие одинаково для всех — и аристократов, и простолюдинов. Тебе не следует бояться правосудия больше, чем Паису.

Я опустился на одно колено.

— В таком случае докажите это, мой повелитель! — воскликнул я. — Моя ложь состояла вот в чем: мой господин Гуи сказал во время следствия, что Ту просила его дать ей мышьяк для изгнания червей из организма больного, и ему и в голову не пришло, что она намеревалась использовать этот яд против вашего отца. На самом деле Гуи признался мне, что прекрасно об этом знал и радовался, что Египет наконец-то избавится от паразита царской крови. — Я запнулся. — Простите меня, повелитель, но таковы были его слова. Я приучен точно запоминать фразы. Когда меня спросили, что я могу сказать по этому делу, я повторил ложь моего господина. Я также лгал, когда говорил, что мне не было известно, где находился мой господин в ту ночь, когда ваш отец едва не умер. Гуи велел нам говорить, что он ездил в Абидос, чтобы встретиться там со жрецами Осириса, и вернулся через два дня после попытки убийства. Это была ложь. Все это время он находился в своем доме, и именно он дал Ту яд, чтобы отравить Великого Бога.

Я встал.

— Нет, одного твоего слова мне недостаточно, — сказал Рамзес. — Пока я не могу принять решение.

Он что-то шепнул своему писцу. Тот встал, поклонился и вышел из комнаты. Царевич повернулся к Мену.

— А ты, — сказал он, — какое отношение к тебе имеет вся эта история?

Мен выпрямился.

— Все очень просто, повелитель, — ответил он. — Мой сын, Камен, мне не родной, а приемный. Его родная мать — та самая Ту, а отец — это ваш отец. Камен — ваш сводный брат. Судьба свела его с матерью в Асвате. Ту рассказала ему свою историю, и с тех пор генерал Паис пытается убить их обоих из боязни, что их признание он уже не сможет опровергнуть.

Паис делано расхохотался, и царевич остановил его яростным и властным жестом.

— Так вот что случилось с ребенком Ту, — сказал он. — Я как-то спрашивал об этом отца, но он предпочел не отвечать. А теперь я обращаюсь к тебе: какие у тебя есть доказательства в поддержку столь чудовищного обвинения?

— Если бы Камен был здесь, а он обязательно был бы, если бы генерал не приказал его арестовать, — ответил Мен, — то он все рассказал бы сам, и лучше, чем я. Генерал послал вашего брата на юг вместе с человеком, которому было приказано убить его. Камен начал что-то подозревать, но не был уверен в своих подозрениях до тех пор, пока тот человек не напал на Ту. Тогда Камен его убил и закопал тело в хижине Ту в Асвате. Если повелитель прикажет послать туда людей, они найдут труп убийцы.

— Паис, — обратился царевич к генералу, — что ты можешь ответить этому торговцу?

— Не слушайте его глупые выдумки, мой повелитель, — ответил Паис, и я впервые заметил, как с его лица начала сползать маска самоуверенности. Над верхней губой генерала выступили капли пота, он нервно поглядывал на дверь. — Все это пустые выдумки.

— Это не ответ, — сказал царевич и кивнул на кожаный мешок, висевший у меня на плече. — А что это ты принес, Каха?

Мне очень не хотелось расставаться со своей ношей, ведь я еще не знал, чем закончится спор с генералом, но выхода не было. Неохотно сняв мешок с плеча, я поставил его на пол и открыл.

— Все эти семнадцать лет Ту подробно описывала свою жизнь, начиная с того момента, когда прорицатель увез ее из Асвата, — сказал я. — Она отдала свои записи Камену, умоляя передать их фараону, как умоляла очень многих проезжающих по реке сановников. Она не знала, что говорит со своим сыном. Камен взял записи и, как честный офицер, передал их своему начальнику, то бишь генералу Паису. После этого они исчезли. Но Ту была умной женщиной и сделала со своих записей копию. — Я протянул царевичу рукопись. — Храните ее хорошенько, мой повелитель. Это очень ценный документ.

Улыбнувшись, царевич взял рукопись. От его улыбки я похолодел, ибо в ней отразилась вся мощь его божественной власти, вся его острая проницательность.

— Можете сесть, все, — сказал царевич. — Отведайте кушаний, пока мы ждем. Похоже, сегодня у меня праздника не будет.

Он щелкнул пальцами, и по его знаку вперед выступил слуга. Мне не хотелось садиться. Я был слишком взволнован. И все же я послушно опустился на стул, как и мои спутники. Никто не посмел спросить, чего мы ждем.

— Ты тоже, Паис, — отрывисто бросил царевич. — Сядь сюда.

Он показал на стул, который, как я радостно заметил, находился далеко от двери. Паис все понял. Чуть помедлив, он сел и положил ногу на ногу.

Наступило молчание, которое царевича вовсе не смущало. Он сел за стол, взял один из множества свитков и углубился в чтение. Мы с тревогой за ним наблюдали. Слуга разлил в серебряные кубки вино и подал его нам вместе с медовым печеньем. Мы сделали по глотку. Внезапно царевич спросил, не отрываясь от чтения:

— Мой брат еще жив, Паис?

— Ну конечно, мой повелитель! — ответил Паис с легким возмущением, которое никого не могло обмануть.

— Хорошо, — буркнул царевич. Комната вновь погрузилась в тишину.

Прошел еще час, и вот дверь открылась и в комнату торопливо вошел писец. В руке он сжимал свиток. Поклонившись, писец подошел к столу царевича. Тот не пошевелился.

— Простите, мой повелитель, — сказал писец, — но в архивах никого не было, и мне пришлось разыскивать архивариуса. Он находился в пиршественном зале, и я с трудом нашел его в толпе. Потом потребовалось время на поиски нужного вам папируса. Вот он.

Рамзес кивнул.

— Читай, — сказал он, и писец развернул свиток.

— «Владыке Жизни, Божественному Рамзесу, привет, — начал он. — Дражайший мой господин, пять человек, включая вашего прекрасного сына, царевича Рамзеса, сейчас решают мою судьбу. Меня обвиняют в ужасном преступлении. Согласно закону, я не имею права защищать себя в суде, но я могу обратиться с прошением к вам, опоре Маат и высшему и самому справедливому судие Египта, выслушать меня лично по поводу всего, в чем меня обвиняют. Умоляю вас, ради той любви, которую вы некогда питали ко мне, и всего, что нас связывало, дать мне последнюю возможность предстать перед вами. Есть некоторые обстоятельства, о которых я хотела бы сообщить только вам. Каждый преступник имеет право попытаться спасти свою жизнь. Уверяю вас, мой царь, меня использовали, я ни в чем перед вами не виновата. Зная вашу великую проницательность, прошу вас подумать о следующих именах…»

Писец остановился. Догадавшись, что я сейчас услышу, я затаил дыхание. Значит, я оказался прав, когда смутно догадывался, что фараон знал имена заговорщиков, помнил их все эти годы, потому что эти имена ему назвала Ту. Умирая от ужаса перед тем, что ее ожидало, она прошептала эти имена писцу, а тот передал их царю.

Вот почему ей оставили жизнь. Прямых доказательств не было, однако Рамзес, будучи милосердным богом, начал сомневаться в ее вине, а потому помиловал Ту. Она так умело и красиво выразила свою последнюю мольбу, что я почувствовал гордость. Значит, я был хорошим учителем. Наверное, я издал какой-то звук, потому что царевич посмотрел на меня.