Книга Воздушный стрелок - Клаус Фритцше

Опомнился я утром, лежа на своей койке. Товарищ кричит: «Пора на работу!» Половину ночи я, оказывается, спал во дворе. Там меня нашли и перетащили в жилой корпус. Стояло лето, а если бы эта авантюра состоялась зимой при сильном морозе?

В августе 1947 года антифашистский актив лагеря организовал трудовую конференцию для обмена опытом ударных бригад как средство для повышения производительности труда. В честь этой конференции изготовили доску почета, на которой выставили портреты самых успешных производственников лагерного отделения. Доска почета установлена напротив проходной. Портреты расставлены треугольником, а на самой вершине мой портрет. На очередных ярусах снизу — бригадиры базы.

Возвращаясь с завода, совершенно случайно наблюдаю такое происшествие: капитан Глазунов стоит перед доской, просматривает ряды фотографий, что, очевидно, делает снизу вверх. Метрах в десяти от него гуляет военнопленный, а по пути от жилого корпуса шагает сотрудник политотдела лейтенант Абрамов. Вдруг Глазунов кричит военнопленному, чтобы он подошел к нему, пальцем указывает на мой портрет и говорит «век», что по-немецки означает «долой» или «удалить».

Лейтенант Абрамов бегом устремляется к доске почета и совершенно разборчиво объясняет капитану Глазунову, что портрет останется на месте. Чуть не дрались они, и портрет остался на месте. Победа политики над администрацией. Это была последняя встреча с Глазуновым, который явно не любил меня. Преемник его, подполковник Романов, предпочитал руководствоваться трезвыми, разумными рассуждениями вместо эмоциональных взрывов. Наши с ним отношения сложились нормально.

А кому мы были обязаны за такой успех? Николаю Порфирьевичу Кабузенко — хохлу — который сумел заинтересовать военнопленных хорошо сбалансированным коктейлем из требований и подарков. Ко мне лично он относился как отец к сыну. В любую минуту готов был выслушать заботы о нерешенных проблемах, готов был продумать возможности их решения и всегда с большой настойчивостью заботился об осуществлении принятых решений.

Нельзя при этом не отметить, что в ходе серьезной работы бывали и не совсем честные поступки, как, например, история со спиртом.

«Запоминай, Коля, если ты не в курсе дела, что немецкие измерительные приборы чистят только 98 процентным спиртом, спиртом чистым, не денатурированным. Если кто-то тебя спросит, то дай ему такую информацию».

Такой наказ сделал Николай Порфирьевич и убедил меня в том, что он прав. Через неделю он передал мне складской наряд и велел с тележкой отправиться на склад № … получить два баллона по 30 литров чистого «технического» спирта для чистки немецких измерительных приборов. Эти баллоны хранились в бюро начальника базы, и только он имел право раздавать эту ценную жидкость небольшими порциями. Приборы чистили бензином, а спирт расходовали на поднятие настроения трудовиков базы. Кое-кто из военнопленных научился пить 98 процентный спирт без разбавления водой. Восхищались им как немцы, так и опытные русские, которые старались обучить немцев пить по-настоящему.

Моя область деятельности со временем передвинулась на канцелярскую работу за письменным столом. Объем складской бухгалтерии вырастал все больше и больше, спецификации составлялись немецкими инженерами, которые хотя говорили на русском простые фразы, но писать-то не могли. Николай Порфирьевич достал мне лучший общетехнический немецко-русский словарь того времени (Коренблит) и научил меня переводить с немецкого на русский язык картотечные документы. Это была работа по моему вкусу. Впервые столкнулся с теми осложнениями, что мешают в переводе технического жаргона двух стран, стоящих на разных уровнях технического развития. Это был курс на уровне университетского факультета иностранных языков — и даже больше. Непосредственный контакт с инженерами обоих языков позволял намного глубже проникать в суть технического перевода, чем чистая академическая учеба.

Так увлекался я учебой, очень важной для будущей жизни на родине, но вредной делу укрепления моей позиции старшего бригадира базы. Нашлись организаторы и интриганы. Организаторов я благодарил за доброе дело, о существовании интриганов не подозревал. Слепоту в этом отношении я не мог преодолеть за всю свою жизнь. Борьба за власть оставалась чужой для меня, и не удивительно, что я от этого особенно не страдал. Основное правило такой борьбы гласит: «Уничтожить свергнутого с позиции властителя, чтобы больше он не сумел подняться».

Но разбить меня в данной обстановке оказалось довольно сложной задачей. Свергнуть старшего бригадира наилучшего по трудовым показателям объекта лагеря в обстановке полного успеха и дружественных отношений с начальством завода — об этом даже думать не стоило. Но есть принцип мягкой эволюции вместо громкой революции. К тому же я должен признаться в том, что моя заинтересованность далее руководить здоровым трудовым организмом стала пропадать. Есть тому объяснение: я родился под созвездием Тельца. Тельцу свойственно иметь идеи, тратить много сил для их осуществления, но, достигнув успеха, он ищет новую сферу действий, где нужен толчок для создания нового качества. От этого порока характера мне не удалось избавиться за свою профессиональную жизнь. Значит, вести борьбу за сохранение власти просто не хотелось. Новое задание — интересное задание!

Начальству лагеря, особенно начальнику по политотделу, внушили, что этот Фритцше своим опытом влияет на повышение производительности труда только одного объекта — базы, в то время как на должности пропагандиста он мог бы поднять показатели труда по всем рабочим объектам лагеря.

Так меня настигло нежеланное повышение обратно в Олимп антифашистского актива. Удалось мне продолжить учебу по техническому переводу. Вплоть до окончания регистрации трофейного оборудования Николай Порфирьевич выписывал в мой адрес наряды за перевод карточек складской бухгалтерии базы. За карточку платил 50 копеек — немного, но это был первый выплаченный мне как техническому переводчику гонорар.

Глава 2.11 ТЕОДОР. ШКОЛА ИСТИННОЙ ДЕМОКРАТИИ Осень 1947 — весна 1948 гг.

Итак, я опять в сфере политработы, что сопровождается коренным изменением личного распорядка дня. На должности руководящего производственника я, вставая раньше рядовых рабочих, завтракал первым в столовой, а возвращался последним и в выходные дни гулял.

Теперь встаю одним из последних, завтракаю после вывода бригад на работу, рабочий день чаще всего начинается после ужина, а самая напряженная работа пропагандиста проходит в выходные дни.

Вернулся я в политчасть неохотно. Молодое мое марксистское убеждение «простудилось» от холодного ветра событий весны. Идеологи пропагандируют критику и самокритику, но удары критики в основном получают подчиненные. Меня наказали — в этом я по-прежнему убежден — за большое желание помочь редакторам газеты. Ну и где же тут справедливость? В чем причина ссылки в особый режим? И при чем тут критика? Я основательно разочарован. Охота моя отличиться в политработе остыла и сильно ослабла.

Еще год тому назад я с глубоким убеждением пытался объяснить товарищам преступные основания фашистской идеологии и противопоставить им логику и гуманность учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. После опыта всего увиденного в сельском хозяйстве и в результате контактов со штрафниками в зоне особого режима я был готов со спокойной совестью отделить Сталина от праотцов социализма, поскольку его идеи и режим, существующий в стране, совершенно не соответствовали идеальным принципам социализма.