Книга Полумертвые души. Люди из пригорода - Сергей Никшич

«Василий Петрович, видать, пожаловал, – подумала Гапка, – зря, однако, я ему пообещалась». Но свое горе, она не могла ему это показать, и слезы на ее лице испарились, когда она оторвала лицо от подушки, то на нем блуждала безмятежная, радостная улыбка, словно именно сегодня исполнилась ее самая заветная мечта. Но комната была пуста, и только вонючий Васька был обнаружен в небезопасной для него близости от хозяйки, за что и был сразу же выдворен из дому на свежий воздух.

«Тебя бы на этот свежий воздух», – подумал Васька, который свежий воздух, как и все коты, переносил зимой только в умеренных дозах, но дверь за ним захлопнулась и он, гордо задрав хвост трубой и не оглядываясь назад, отправился совершать вынужденный моцион.

А пока Гапка предавалась унынию, Голова добрался до города, и перед ним распахнулась дверь в Галочкину квартиру – она сама в домашнем халатике открыла ему, и хотя она разговаривала на каком-то неизвестном ему языке по мобильному телефону и не с ним, а с человеком, ему, Голове, совершенно чужим, он не осерчал, а запросто ввалился, как к себе домой, в пахнущую чем-то вкусным и свежим квартиру. А Галочка, закончив говорить по телефону, вовсе не удивилась его приходу, словно он сюда всякий раз возвращался после работы или пирушки, и предложила ему подкрепиться, чем Бог послал. Оказалось, что Всевышний неплохо о ней позаботился, и они долго сидели в столовой до того, как перешли в спальню, и Голове казалось, что именно в этой квартире он и прожил все эти годы, а Гапка, Васька и все прочие занудливые обитатели Горенки во главе с Тоскливцем ему просто приснились… И тут на него снизошло второе дыхание, и вторая молодость, и давно забытая нежность, и что-то еще, что словами не выразить, но и нужно ли все выражать словами? И безжалостное время смилостивилось над ними и свило вокруг них непроницаемый для людского взора невидимый кокон, из которого доносились теперь лишь ласковые вздохи, а на улице весело светили фонари-звезды, между которыми летали ангелы, и мир и тишина опустились на миг на грешную землю…

«А как же Мотря? – спросит взыскательный читатель. – Неужели автор забыл про Мотрю?». Да нет, уважаемый читатель, непросто забыть про такое архитектурное сооружение под рыжей гривой, которое к тому же так лихо гадает на картах, хотя и следует признать, что мы немного отвлеклись из-за проделок других героев нашего незамысловатого повествования. Итак, вперед, читатель, мы расскажем тебе про Мотрю!

А с Мотрей мы расстались на ступеньках ее дома, когда она советовалась со звездами да поджидала Дваждырожденного, который заседал в корчме вместе с Хорьком и Богомазом и совсем не спешил возвращаться к домашнему очагу. И Мотрю это обидело не на шутку. И поскольку упрямства ей, как и всем обитателем здешних мест, было не занимать, она решила, что ни за что не зайдет в дом, а будет ждать Дваждырожденного на крыльце, даже если при этом она замерзнет насмерть – пусть ему будет стыдно и пусть он тоже умрет, но не от холода, а от стыда, и их тогда похоронят рядом, и они будут лежать вместе, как верные лебеди. От таких мыслей слезинки-льдинки скатывались по Мотре прозрачными шариками, и скоро уже у ее ног их образовалась небольшая пирамидка. Мотря попыталась посмотреть на звезды, чтобы разглядеть, что они ей пророчат, но глаза у нее слезились и от жалости к себе, и от холодного ветра, и она ничего на небе больше не рассмотрела тем более, что очки, купленные по секрету в городе, она забыла в доме, куда поклялась без Дваждырожденного не возвращаться. Ей показалось, правда, что звезды погасли, потому что кто-то невидимый разорвал черный бархат, на который они были нашиты, а потом быстро, стремясь исправить ошибку, возвратил его на место и звезды засияли снова, даруя людям надежду на завтрашний день. И еще… Мотре показалось, что на фоне выглянувшей и, как всегда, довольной собой луны * она увидела ведьму на метле, которая медленно пролетала над Горенкой.

«Замерзаю, – подумала Мотря. – Глаза слезятся, и мне мерещится черт знает что. Но тем лучше, пусть Дваждырожденный меня найдет с двумя большими солеными льдинами в глазах, пусть поймет, что я плакала, его дожидаясь, и замерзла от холода и… горя».

Но Мотре не показалось – над Горенкой, воспользовавшись тем, что супруг ее засел с кумом и Дваждырожденным в корчме, прогуливалась в ночном небе Явдоха. И она своим орлиным взором разглядела Мотрю и сразу обо всем догадалась.

«Только этого мне еще не хватало, – подумала Явдоха, резко набирая скорость, чтобы немедленно возвратиться домой. – всякая погань наползает в село и из города, и из леса, а хорошие люди вытворяют такое, что хоть святых выноси! Надо же – она придумала замерзнуть, а мне потом придется отхаживать ее дружка валерьянкой, да еще и не известно, перенесет ли он вообще такое развитие событий – Мотре-то ведь неизвестно, что в Афган он попал совсем еще ребенком и что она – его первая любовь, и если она умрет, то, как пить дать, заберет с собой на тот свет и его душу. Ох, люди…».

Оказавшись дома, Явдоха переоделась и побежала в сторону корчмы – сначала она хотела ворваться в нее и за уши потащить Дваждырожденного к нему же домой спасать Мотрю, но потом одумалась и, приблизившись к злачному месту, стала внушать Дваждырожденному, что домой к нему забрался вор-библиофил и, пока он тут несет всякую чушь в философской упаковке, вор норовит украсть у него самые ценные фолианты, без которых Дваждырожденный, ясное дело, не представляет свою жизнь. И Явдоха так ловко притворилась его внутренним голосом, что у того никаких coмнений не возникло, он вскочил и с криком «Держи вора!» опрометью бросился на улицу. Хорек и Богомаз только плечами пожали и неторопливо продолжили степенную мужскую беседу, которая, как общеизвестно, отличается от женской болтовни только тем, что в ней якобы присутствует какой-то смысл.

А Дваждырожденный добежал наконец до своего дома, но обнаружил не вора, а Мотрю, которая уже почти замерзла и превратилась в необъятный ледяной столб, грозящий вот-вот рухнуть и расколоться на множество мелких осколков. О том, чтобы взять Мотрю на руки, не могло быть и речи, а подъемного крана поблизости, разумеется, не было, и Дваждырожденный как мог плавно опустил ее на крыльцо, а сам бросился в дом за ковром, который подоткнул под нее и втащил внутрь. Мотря, однако, и в самом деле почти умирала, и Дваждырожденному немало пришлось потрудиться, пока она открыла свои огромные глаза и его узнала. И еще ей показалось даже, что она увидела его робкую и нежную душу, голубую на цвет и похожую на девушку, которая выглядывала из-за него, словно давая понять, что все обойдется. Или она так замерзла, что оказалась во власти галлюцинаций? Кто знает… Одним словом, Дваждырожденный ее отходил и миллион раз поклялся, что не будет оставлять ее одну и всегда будет с ней и что они незамедлительно обвенчаются и в любви и согласии проживут остаток своей жизни. И когда они наконец выговорились, вдруг неизвестная Мотре и Дваждырожденному музыка зазвучала в наступившей тишине. Позже Дваждырожденный, только в корчме и только по большому секрету, рассказал как-то Богомазу, что дома у них зазвучала музыка сфер, словно благословляя их брак, и Богомаз поверил и даже мысленно пожелал ему, чтобы у Мотри где-нибудь в кладовке не обнаружилась привычная к верховой езде метла.