Книга Кошки говорят "мяу" - Феликс Сарнов

Пьян от ее взрослого, не девчачьего, а женского взгляда, знающего, зачем мы пришли на заброшенный пляж и что будем делать дальше, и твердо обещавшего поделиться своим знанием со мной… Пьян от своих шестнадцати с половиной лет, от лениво и нехотя набегающих на гальку волн, от ощущения того, что сегодня, сейчас, через час или раньше я шагну за какой-то важный рубеж, стану каким-то другим, сделаю то, о чем в книжках как-то по-дурацки умалчивают, мимо чего стараются пробежать побыстрее и коснуться лишь вскользь, да еще прикрыв глаза, хотя все книжки пишутся только ради этого самого…

(Тогда я не сомневался в этом и… во всем остальном…)

Пьян он сладкого страха перед этим самым.

Инстинктом женщины она почуяла этот страх, поняла, что мне надо как-то помочь, что мне страшно раздеться — вот так запросто снять перед ней плавки — и что этот страх может изгадить и ей и мне всю малину, и сказала, что хочет купаться. Сказала, что не надела купальник, что искупается голая, но только если я тоже буду купаться без всего. И тут же отвернулась и пошла к воде, на ходу расстегнув и сбросив короткое платье, а потом легко и просто выскочив из трусиков (лифчика не было, лифчик ей был нужен, как рыбе зонтик), и бухнулась в воду и поплыла, не оборачиваясь, к буйкам. Я торопливо стащил с себя плавки и забежал в воду и поплыл за ней. Она оглянулась, увидела, что я догоняю ее, и нырнула. Я тоже нырнул, чтобы вынырнуть уже совсем рядом с ней, чтобы напугать ее, схватив под водой, чтобы показать, как здорово я умею нырять…

Я неплохо нырял, но конечно же, хуже нее, ведь я был обыкновенным городским мальчишкой, а она родилась и жила у моря, и очень скоро воздух стал тяжело распирать мне легкие, но я изо всех сил плыл под водой все дальше, понимая, что еще не доплыл до нее, что еще рано выныривать, и… кажется, плыл еще и вглубь, потому что вода стала холоднее и тяжелее… Наконец, уже не в силах сдерживать рвущийся из легких воздух, я выдохнул, понимая, что у меня есть всего несколько секунд, а потом меня вытолкнет, как пробку, наверх.

Я расслабился и шевельнул руками и ногами, как бы оттолкнувшись от толщи воды внизу, чтобы помочь воде вынести меня наверх, выпихнуть из себя, но вода не выпихивала… Я сильнее задвигал руками и ногами, чувствуя, что еще секунда — и я вдохну в себя эту холодную соленую воду… Она не выталкивала. Не держала — я медленно двигался наверх, — но и не выталкивала. Это было странно и… Сейчас я испугаюсь и утону, подумал я, ведь тонут именно от страха, сейчас я испугаюсь и… Но я не тонул.

Я не мог утонуть, потому что я дышал.

Невыносимая пустота в легких исчезла, я дышал — ровно, спокойно, как дышат люди на суше, не замечая этого, не обращая на свое дыхание никакого внимания, потому что замечают свое дыхание лишь тогда, когда с ним что-то не так, когда ему что-то мешает, а когда ничего не мешает дышать, они просто втягивают в себя воздух и выдыхают его из себя…

Мне ничего не мешало. В голове лениво текли спокойные мысли… Люди просто не знали, что могут дышать в воде, и я — первый, кто понял это… Или это только я могу… Но какая разница? Главное, я дышу, я могу пробыть здесь, под водой сколько угодно… Мне совсем не нужно выныривать, пока я не замерзну. Я не хочу выныривать, даже когда замерзну, потому что… Вдруг это больше не повторится? Вдруг я потом уже не смогу тут дышать и никогда не почувствую такого кайфа, стану таким же, каким был, таким же как все, опять не буду знать, что здесь можно дышать?

Потом мне стало холодно, стало очень холодно, и я двинулся наверх, но медленно, нехотя — я замерзал, но мне жутко не хотелось расставаться с этим новым, дивным ощущением… Ощущением немножко пугающей необычности, но правильности происходящего… Потом я вспомнил про девчонку и задвигал конечностями быстрее, и быстрее поплыл к верху, все так же ровно и спокойно дыша, вдыхая в себя не холодную морскую воду, а что-то… Что-то, дающее мне такую же возможность жить и двигаться, как воздух.

Наверное, я все-таки был пьян.

Не знаю, сколько я пробыл под водой — время там текло как-то по-другому. Но — долго, судя по расширенным от страха, круглым глазам девчонки, рядом с которой я плавно и почти бесшумно выскользнул на поверхность воды. Она вцепилась мне в плечи и долго не отпускала, постукивая зубами от холода и слегка задыхаясь, потому что сама несколько раз ныряла, ища меня… А я совсем не задыхался.

Ни капельки.

И совсем не стеснялся, когда мы выбрались на берег (она так и не отпускала моего скользкого от воды плеча), своего худого мальчишеского тела и своего начинавшего набухать, а потом и здорово набухшего конца. Правда, почему-то теперь я стал немного задыхаться, словно рыба, выброшенная на берег, словно то устройство, которое позволяло мне дышать под водой, еще осталось во мне и мешало — здесь…

Но ни капельки не боялся того, что сейчас должно было случиться у нас, что уже начиналось и продолжалось и происходило прямо у самой воды, на жесткой гальке, что превращало мой конец в твердый прут и заставляло что-то между ее ног, что-то мягкое и ласковое, раскрываться — медленно, нежно и… жадно.

Российский Поэт — тот самый, который высказывался про «Танго в Париже», — на заре перестройки нанесший дружественно-снисходительный визит в Соединенные Штаты, и как я уже говорил, с присущей всем поэтам откровенностью и характерным (не только для поэтов) чувством славянского превосходства заявил, что у нас, в России, нет такого понятия — заниматься любовью. (Слава Богу, что хоть отменил понятие, а не занятие…) Что ж, назовем это как-нибудь поизящнее и по-нашенски — скажем, кинуть палку…

Есть мнение (против таких перлов ревнители Великого и Могучего почему-то не восстают), что первую палку мужик запоминает на всю жизнь. По-моему, это чушь, а вернее, жалкая попытка придать какую-то лишнюю прелесть тому, что ни в какой лишней прелести не нуждается. Это все — из области «скупых мужских слез» и «первых любвей» которые навсегда-как-всегда. А может, я и не прав. Но так или иначе, я лично помню свою первую палку на пляже ничуть не лучше прочих. А вот тот странный эпизод в воде, то удивительное, ни с чем не сравнимое ощущение, открытие, что я могу дышать там, под водой, в глубине…

Его я запомнил. Наверное, потому что много позже, лениво вспоминая про него, вдруг запоздало и страшно испугался, сообразив, что никогда не подходил так близко к смерти, никогда не был у такой черты и может, даже чуть-чуть, самую малость за чертой, как в ту ночку.

Что тогда вытолкнуло меня из воды, когда инстинкт самосохранения задремал на своем посту? Что заставило вынырнуть, когда выныривать не хотелось?

Кто знает…

Что-что? Пить надо меньше, вот что — как говорит моя жена почти во всех случаях жизни и при любой погоде.

* * *

— Когда ты говоришь про… Ну, про разное — работу свою, жену, там, или вообще… Получается как-то очень равнодушно. Как-то холодно. Может, тебе и стоит сбрить усы.