Книга В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

Георгий задумчиво почесал затылок: что-то очень похожее напомнили ему порядки, так замечательно описанные новым знакомым.

– А вы памфлеты, случаем, не пишете, сударь? – спросил он господина Марзиньи.

Толстячок виновато улыбнулся и развел руками:

– Увы, Господь не наделил меня даром художественного слова… Только так, в кабачке с кем-нибудь посудачу, да дома на кухне…

Путь Арталетова с провожатым лежал мимо подвальчика с многозначительной вывеской «LE PUITS DE LA SAGESSE»[62], намалеванной поверх чересчур старательно срубленных (эффект получился обратным – надпись стала вогнутой и еще более заметной) монументальных букв «КНИ…». Окончание было прикрыто вычурным щитом с изображением заглавной литеры «В» в изящном готическом стиле.

– Кстати, – обрадовался господин Марзиньи, – вы же, кажется, интересовались историей?

Перевернутая история этой Франции, отраженной в кривом зеркале многочисленных спекуляций, уже начала надоедать Жоре, но как же было отказать столь приятному и доброжелательному человеку? Да припекало сегодня почти по-африкански…

* * *

Книжная лавка встретила вошедших приятной в жаркий день прохладой и крепким ароматом бумажной пыли, кожи и старого дерева. Крохотное помещение, скупо освещенное несколькими масляными плошками, – свет, падающий через крошечное окошко, вряд ли позволил различить лицо собеседника, не то что читать, – принадлежало книгам целиком и полностью…

Нет, кроме книг здесь были и свернутые в трубки манускрипты, и географические карты, и даже небольшой глобус, настолько потемневший от времени, что было непонятно, что же он изображает на самом деле – земной шар или звездное небо, но книги все равно играли здесь первую скрипку.

Они были повсюду – на стеллажах вдоль стен, на столе, на прилавке, возвышались кипами на полу и громоздились на шкафах под потолком… Даже крошечный, как мышка, хозяин магазинчика был едва виден из-за огромной (без всяких шуток!) инкунабулы, возлежавшей на пюпитре, похожем на музыкальный.

– Добрый день, мэтр Безар! – вежливо поздоровался с лысым, как колено, «книжным червем» Марзиньи, едва они с Георгием спустились по невысокой крутой лесенке. – Прекрасная погода установилась, не правда ли…

Старый книгочей буравил глазами из-под кустистых седых бровей вошедших и ворчливо ответил:

– Прекрасная она только для всяких бездельников, праздно шатающихся по улицам. А для книг такая погода еще хуже, чем дождь и сырость. Бумага и пергамент сохнут, краски осыпаются, переплеты коробит…

– Но зато нет плесени! Позвольте представить вам, мэтр Безар, моего друга шевалье д'Арталетта. Очень интересуется историей…

– С каких это пор благородные господа стали интересоваться делами давно минувших дней? – горько спросил книжник, тем не менее отвечая на вежливый поклон Георгия. – Они и книг-то не читают. Там их интересуют лишь картинки, и то лишь самого фривольного содержания…

Жора был несколько обижен подобным пренебрежением, да еще со стороны коллеги, можно сказать, по цеху, но что делать: назвался груздем, полезай в кузов!

– Смею заметить, – тоже обиделся за своего нового приятеля толстячок, – этот, заверю вас, – читает. Давеча, когда его друг ранил в кабаке на Монмартре Скалигера…

Мэтр Безар преобразился. Глаза его, до этого момента напоминавшие упомянутый столярный инструмент (буравчик), теперь метали искры, уподобившись уже сварочному электроду, рот скривился в саркастической усмешке, даже брови, казалось, встали дыбом, хотя принять более воинственный вид, чем уже имели от природы, вряд ли бы смогли.

– Этот выродок ранен? Тяжело? Может быть, он уже испускает последний дух? Хорошо бы, чтобы священник, который спешит принять его последнюю исповедь, сломал ногу, прости меня Господи… Вот бы…

Марзиньи сокрушенно развел руками:

– Если бы так, Жан, если бы так… Верная шпага господина Цезаряна только проколола ему musculus gluteus maximus[63]…

– Жаль, что не peritoneum[64], – буркнул разочарованно книжник. – Пусть бы помучился напоследок…

– Ничего, ранение в podex[65]тоже очень болезненно, – утешил его Марзиньи. – Это я вам, как бывший военный, говорю.

– Вам виднее… Так что же вас сюда привело, молодой человек?..

* * *

– Вы только послушайте, что творит этот недоношенный «историк»! – как резаный вопил мэтр Безар, утратив без остатка свою сдержанность, которой и так было ему отпущено свыше весьма немного. – Вам известно, что величина гонорара напрямую зависит от толщины книги, то есть от количества исписанных страниц?

– Догадываюсь, – не стал спорить Георгий, прочитавший за свою жизнь немало толстенных фолиантов, все дельные мысли из которых вполне уместились бы в школьной двенадцатилистовой тетрадке.

Нужно сказать, что его первоначальные благие намерения, которыми, как всем известно, Нечистый мостит дорогу в свой офис, так и остались намерениями. Компания уже второй час сидела в одном из ближайших кабачков, и количество выпитого никак не способствовало тихой и чинной беседе. Слава богу, хоть заведение оказалось на высоте: тут даже пили не из глиняных стаканчиков или металлических кружек, а пусть из мутных, но все-таки стеклянных бокалов.

– Да он просто-напросто берет одно событие и, немного изменив, отодвигает его лет на двести-триста, а то и пятьсот в прошлое. Имена действующих лиц высасываются из пальца, и на тебе – история становится длиннее, страниц, ее описывающих, больше, а отсюда – и гонорар жирнее!

– Пр-р-риведи пример! – потребовал заплетающимся языком Марзиньи, внимательно разглядывая на свет свою опустевшую «рюмку».

– Охотно!

Книгочей, с видимым отвращением касаясь страниц книги своего заклятого врага и бормоча под нос: «Папаша, понимаешь, физику, биологию, ботанику да поэтику реформировал, а сынок за историю взялся!», принялся рыться в толстенной, переплетенной в кожу «De emendatione temporum»[66], которую приволок с собой.

– Вот: он пишет, что «древние» иудейские цари, описанные в Библии, правили якобы в девятьсот двадцать восьмом – пятьсот восемьдесят седьмом годах до Рождества Христова…

– Ну и?..

– А дело в том, что этот промежуток почти совпадает с правлением императоров Священной Римской империи! То есть, по его же хронологии, в девятьсот одиннадцатом – тысяча триста седьмом годах уже ПОСЛЕ Рождества Христова! То же самое совпадение у немцев и римлян. Вот, посудите сами: Оттон Третий Рыжий соответствует Констанцию Первому Хлору, а, между прочим, в переводе с латинского «chlorum» и есть «желтый, рыжий», Генрих Второй – Диоклетиану и так далее.