Книга Ох уж эта Люся - Татьяна Булатова

– Садись, – приказала Зинаида.

Володя повиновался.

Косоротова дотянулась до холодильника, достала запотевшую бутылку и чинно выставила на стол.

– Я же не пью, мать.

– Ничего. Сегодня можно. Та-а-а-кой день, все-таки.

«Та-а-а-кой день» длился до десятилетия Володиной дочери. Ровно через день из квартиры вылетел ангел, сопровождаемый проклятиями главы семейства Косоротовых.

– Да будь ты проклята! – с пеной у рта кричала из окна Зинаида Васильевна Оле. Оля усаживала дочь в такси и не повернула головы в сторону свекрови.

Володя и не кричал, и не мычал – он мирно спал, распространяя в воздухе стойкий запах перегара.

Такси отъехало. Косоротова захлопнула форточку и, успокоившись, села пить чай. Чайная церемония длилась недолго и закончилась для Зинаиды Васильевны отделением травматологии городской больницы «Скорой помощи».

Подавать заявление в милицию пострадавшая не стала ни в этот раз, ни в другой. Да и с кем ей было разбираться? С собственным сыном? Она встречала его у проходной, чтобы увести домой, даже ездила к бывшей невестке на работу и просила вернуться, снова стать ангелом и спасти этого дурака Вовку. Надо ли говорить об эффективности этих попыток?

Сын стряхивал ее руку со своей, как надоевшую муху, а Оля – теперь новоиспеченная жена доктора биологических наук – даже не удостаивала ответом. Так длилось целую вечность, пока в семье Косоротовых не появилась Люся.

– Где вы нашли эту замечательную маму?

– Это она меня нашла. Знакомые просили мальчика откапать, жалко было в наркологию класть.

– Мальчику сколько лет было?

– Лет тридцать семь. Точно.

– Откапали?

– Откапала.

– А чего домой не ушли?

– Зинаида Васильевна попросила меня о помощи.

– Чего хотела?

– Хотела, чтобы я с ним поговорила, поддержала его, повлияла.

– За это вам, естественно, не платили.

– Естественно. Но ведь не все деньгами измеряется.

– Не все. Но многое.

– Честно?

– Не надо честно. Вернее, я знаю о том, что честно. Пожалели?

– Пожалела. И его пожалела, и мать пожалела. Представляешь, женщине к семидесяти, а она с синяками, ссадинами, переломами. Кстати, внешне она очень эффектная была.

– Почему была? Умерла, что ли?

– Да нет, с чего ты взяла? Просто сказала, что она – красивая женщина. Просто очень властная и деспотичная.

– Вы ей об этом сказали?

– Нет, конечно. Я намекнула.

– И намек она поняла?

– Надеюсь.

Уметь надеяться – свойство Люсиного характера. Правда, на что надеялась Петрова, беседуя с законченным алкоголиком и его дубиноголовой матерью, так до конца и непонятно.

Вызывали ее к Володе в месяц раза два. Десять систем – перерыв. Потом, как водится, срыв – и еще десять систем. После того как Люся раскусила закономерность, причины вызовов стали разнообразнее: «Не поколите нам витамины, Людмила Сергеевна?», «Такой жуткий кашель…», «Мне кажется у меня предынфарктное (предынсультное) состояние…», «У Володи жуткая гематома на голове – надо посмотреть» и т. д. Зинаида Васильевна честно оплачивала каждый визит Петровой и, видя, что одета доктор довольно бедно, не раз предлагала деньги в долг. Люся отказывалась. Тогда Косоротова к каждому визиту пекла пироги или, на худой конец, приносила из кулинарии пирожные.

Другое дело – Володя. Видя материнское рвение, он подозревал что-то неладное. Ему казалось, что здесь «какая-то подстава», что от него что-то скрывают. Пару раз даже выдергивал из вены иголку и швырял в Люсю системой. В ней его раздражало все: и сползавшие на нос очки, и дружба с матерью, и, самое главное, возмутительное спокойствие.

После систем Володе становилось лучше. Но принципиально ничего не менялось, потому что каждый «выход в свет» заканчивался одинаково: бывший спортсмен избивал мать, резал вены и истошно орал, когда ставшая родной наркологическая бригада увозила его, обессилившего и изрядно помятого, в черную ночь.

Зинаида Васильевна поднимала все свои партийные связи. Нерадивого сына возвращали домой и снова ждали прихода Петровой.

Люся приходила. Мыла руки. Точным движением втыкала иголку в вену и сидела до момента, пока в системе не заканчивалось лекарство.

– Зачем это вам нужно? – хрипло спрашивал осунувшийся Косоротов.

– Хочу помочь.

– А я хочу умереть.

– Да на здоровье, – отвечала Петрова и продолжала спасать безнадежного алкоголика.

– Хотите, я вам свои стихи прочитаю?

– Хочу, – искренне отвечала Люся.

И Володя, закрыв глаза, сыпал есенинскими рифмами, иногда перемежая их с интонациями Высоцкого.

– Здорово, – не скупилась на похвалы Петрова. – Давай книжку издадим.

– Вам-то это зачем?

– Люблю талантливых людей.

Володя розовел.

Вскоре к каждому приезду Люси он готовился так же тщательно, как и Зинаида Васильевна. Мать пекла пироги, а Володя настраивал гитару. Даже иногда брился. Акты милосердия, совершаемые Петровой, стали приносить свои плоды – Косоротов все чаще поговаривал о необходимости закодироваться и устроиться на работу.

Люся тоже времени не теряла: обзванивала влиятельных больных, интересовалась рабочими местами, вообще вела себя как активный деятель профсоюза. В итоге найти Косоротову новое место работы так и не смогла, зато немало поспособствовала в издании книжки его так себе стихов.

Со стороны казалось, что у Петровой начался новый роман – она кипела, розовела, хорошела и надеялась на чудо. Смысл чуда заключался в том, что почти сорокалетний юноша набело перепишет свою жизнь. И Володя рвался на волю из творческого застенка, под дверью которого сопела Зинаида Васильевна.

– Звонила Людмила Сергеевна, – сообщала мать сыну-арестанту.

– Что говорит?

– Говорит, что сегодня-завтра сможет забрать из типографии твою книжку.

– И все?

– Нет, не все. Спрашивает, трезвый ли ты.

– А ты что?

– А я говорю правду: Володя – трезвый, ждет вас.

– Я ее не жду.

– Так и передать?

– Не надо.

– А что передать?

– Что жду.

– Тебя не поймешь: то ты ждешь – то не ждешь. То ты пьешь – то не пьешь. Людмила Сергеевна – это чудо, нам на нее молиться надо. Ка-а-а-к помогла-а-а-а!