Книга Унесенная ветром - Дмитрий Вересов

— Не узнаю я тебя, Акимка! Не тебя ли Глашка Типунова мертвяком обзывала за то, что ты от девок шарахаешься, как черт от ладана? Как же ты сумел так быстро приручить горную красавицу? Дед Епишка тебе подсказал? Али бабка Серафима на шептала? Или ты казаком стал настоящим? Замес-то Фомки Ивашкова первым казаком? Бог в помощь! Но не это меня так удивляет. Другое меня гложет. Дружбы нашей времечко лихое, слова верные ты позабыл. За черные глаза отдал казачью верность.

Подождав немного и не услышав от Акимки ответа, он продолжил:

— И тебя не узнаю, Айшат! Ты, которая в углу сидела, как кошка окотившаяся, на всех шипела, руки царапала. Теперь вот льнешь к казаку, хотя знаешь его без году неделя. Прячешься за неверного, гяура, позабыв веру свою и обычаи предков! Что сверкаешь глазищами? Понимаешь, значит! Язык русский выучила, а свой родной позабыла, молитвы священные тоже запамятовала. Что молчишь? Ла илаха илля ллаху ва Мухаммадун расулу-л-лахи. Помнишь? Тогда послушай меня. Перед тобой теперь не казак Фомка, а чеченец Халид, правоверный мусульманин, сын Таштемира и Фатимы. Ради тебя я ходил за Терек, ради тебя убил офицера этого, чтобы жениться на тебе, я стал сыном чеченки, целовал ее старую грудь, а потом принял твою веру, позволив надругаться над казачьим телом. Да я же казак, душа у меня казачья! Слышишь, Акимка, я такой же казак, как и ты! Только чтобы ты стала моей, Айшат, я ушел от своего народа, от своей земли, веры, воли… Чтобы быть с тобой!

Вдруг он рассмеялся, не боясь, что его известный на всю станицу голос признают казаки.

— Обманули тебя, казак Фомка! И тебя, Халид, рожа басурманская, тоже! Вот умора!

— Полно ржать, Фома, — прозвучал неожиданно спокойный и твердый голос Акимки. — Не обманывал я тебя, когда Айшат в дом свой отвел. Когда говорил с тобой в лесу, что для тебя ее оберегаю, тоже душой не покривил. Так мне тогда казалось. Но приехал я вчера домой, цветок вот по дороге сорвал для нее, а как увидел, то понял, что не хочу я, чтобы отрывали ее от меня, как тот цветок. Понимаешь теперь, Фомка? Люблю я ее, как никого на свете не любил! Да и не знал, что так любить можно. А только что узнал от нее, что считает она меня судьбою ей предназначенным. Многого не понял я, что она говорила. Да и понимать тут нечего. Моя Айшат! Не пойдет она с тобой, хоть ты с ней теперь веры одной, да и я ее никому не отдам. Даже тебе, друг Фомка! А уж тебе, Халид, и подавно!

— Ну вот и сказал! Вправду, правильный ты казак стал. А стало быть, говорить мы с тобой будем, как казаки разговаривать должны. Бери-ка ты шашку свою, да приходи к Сорочьей пустоши. Помнишь, где в детстве перепелов ловили. Там буду тебя ждать. А там как Бог даст.

Сказал это Фомка и, перемахнув через плетень, скрылся в темноте.

Надел Акимка чистый бешмет, черкеску, спросил у матери сала, чтобы шашку смазать. За ним же неотступно Айшат ходила, под ногами путалась.

— Уйди, Ашутка! — первый раз Акимка голос на нее поднял, но тут же смягчился: — Погоди немного. Вернусь вскоре, а там мы с тобой договорим. Ты мне все про себя расскажешь еще разок, я тебе все про себя расскажу. А насчет ангелов я тебе, Айшат, так скажу. Не видел я других ангелов, кроме тебя. Ты мне — ангел, потому все для тебя сделаю и никому в обиду не дам.

Хотел обнять девушку, но не решился. Только пальцев ее коснулся и долго помнил это прикосновение. Пока по станице шагал — помнил, на околице, поскотине, лесом шел — все помнил. А к месту условленному стал подходить, другого касания рука запросила.

Луна уже посеребрила небольшую полянку, что звалась Сорочьей пустошью. Большой ветер уже ушел в ногайские степи, а малый ветерок играл серебристыми клинками трав. Птицы ночные перекликались отрывисто. Частили только кузнечики, не вынося тишины и пауз между звуками.

Акимка вступил в лунный свет поляны, как на льдину. И сейчас же с другого ее конца показалась фигура его соперника. Положив ладонь на рукоять шашки, Акимка пошел ей навстречу. Плохие мысли лезли ему в голову, глупые. Думалось, вдруг бывший его дружок пальнет из ружья или из пистолета, как в того поручика. Чего ему теперь! Ведь не казак уже, а абрек. С абрека станется. Сам, однако, ружья не взял.

Сходились, и каждый хотел пройти больший путь, как бы показав противнику, что не боится, и схватиться торопится. Сошлись ровно посередке.

— Повремени, Акимка, рубиться, — сказал Фомка. — Сначала скажи, что это ты про судьбу Айшат говорил. Надо мне это знать.

— Не все я понял, Фомка, — признался Хуторной. — Что смогу, то расскажу. Отцу ее сон был вещий, что род их сгинет бесследно. Пошел он в город этот священный…

— В Мекку, что ли?

— Вот-вот. Там ему ангел предстал. Сказал, что все погибнут, одна Ашутка спасется через иноверца.

— Так я этот иноверец, Акимка! — закричал Фома. — Разве ты не понимаешь, что я этот иноверец!

— Какой же ты иноверец! — Акимка даже рассмеялся. — Ты же одной с ней веры. Как ты говорил? Ла иллаха… Мухаммадун… А потом еще одно предсказание есть. Иноверец этот должен был явить подобие Айшат, еще одну Айшат.

— И что же? Ты явил?

— Явил.

— Брешешь красиво!

— Что брехать! — обиделся Акимка. — Куклу я сделал, ты же знаешь, я люблю их мастерить деткам на забаву. Сделал точь-в-точь как Айшат. Вот еще одну и явил.

— Все, хватит! — крикнул Фома. — Сейчас и я явлю второго Акимку. Перерублю я тебя на две половины по-дружески!

С этими словами он выхватил из ножен полосу лунного света и пустил ее петлями вокруг себя. В таком смертельном коконе он и двинулся на Акимку. Тот же наоборот шел, держа шашку неподвижно, заложив вторую руку за пояс черкески.

Когда свист Фомкиной шашки заглушил трескотню кузнечиков, Акимка сделал быстрый шаг, и оба клинка — летающий и неподвижный — встретились. Не успели искры упасть в траву, как шашки лязгнули еще раз и разлетелись в стороны.

— Молодца, друже! — похвалил удивленный Фомка. — Сколько показывал тебе эту загогулину, ничего у тебя не выходило. А теперь — даже глазом не моргнул! Славный ты стал рубака, Акимка! Любо, казаки гребенские! Зарубить тебя потому еще славнее! Детям своим рассказывать буду, какого казака одолел.

Акимка смолчал, но шашка его ответила. Рванулась с места и вместе с лунным светом рубанула наискось. Фомка едва успел уклониться, даже отвечать не стал.

— Знал я, что в молчунах да задумчивых большая сила, — сказал он. — Не ошибался, стало быть. Вот тебе и мертвяк!

Хотел он вывести Акимку из равновесия, чувствовал, что с уверенным, расчетливым казаком ему совладать нелегко. Акимка и вправду закипел, крутанул шашкой, вывернул ее ухарски. Клинки на этот раз встретились почти над травой, разошлись в разные стороны, но когда уже опять собирались скреститься, будто бы сгустившийся лунный свет взметнулся между бойцами и тут же упал в траву, перерезанный в двух местах казачьими шашками.

Платок, брошенный Айшат между сражающимися бойцами, даже не был ими замечен. Здесь, на линии, не действовали горские обычаи, когда платок женщины мог остановить кровавую схватку.