Книга Скрипка - Энн Райс

Рыдания обессилили его, измотали. Он сновакрепко меня обнял, не забывая о скрипке, и у меня даже мысли не мелькнуло, чтоон попытается ее вырвать.

Он, как и я, не сводил взгляда с далекойтолпы. Казалось, он набирается сил от музыки.

– Но это Венеция, Триана. – Онпоцеловал меня в ухо, издав тихий стон, как раненое животное. – Это кладбищеЛидо. А кто, по-твоему, играет здесь ради эффекта, ради хвалы, ради прихоти?Город, подмятый Меттернихом, наводнен шпионами Габсбургского государства,правительство которого – правительство цензоров и диктаторов – никогда непозволит случиться еще одной революции или еще одному нашествию Наполеона. Таккто же играет здесь, дразня Всевышнего, на священной земле играет песню,которую никто и никогда не благословит?

– Да, с этим нельзя несогласиться, – прошептала я. – Такую музыку никто и никогда не благословит.

От этой мелодии бежали мурашки по телу. Мнезахотелось самой сыграть, взять в руки скрипку и присоединиться, словно мыприсутствовали на деревенских танцах, где скрипачи могут выйти вперед и сыгратьсоло. Какое самомнение!

Эта песня разрезала воздух как сталь, но какоемастерство, какая быстрота, какая безграничная и нежная сила. Мне показалось,что у меня сжимается сердце, словно скрипка умоляет меня, умоляет меня, какСтефан, но молит о чем-то более драгоценном, молит обо всем.

Я оторвала взгляд от лиц, освещенных свечами.Мраморные ангелы никого не защитили в этой промозглой ночи. Я протянула правуюруку и дотронулась до мраморного надгробья. Нет, это не сон. Все осязаемо, какв Вене. Это есть то самое место, о котором он говорил, Лидо, остров недалеко отВенеции.

Я взглянула на него, а он на меня и показалсятаким милым и удивленным. Кажется, он улыбался, но я не была уверена. Свечиизлучали слабое сияние, к тому же они были далеко. Он наклонился и поцеловалменя в губы. Сладчайшая дрожь.

– Стефан, бедный Стефан, –прошептала я, продолжая его целовать.

– Ты ведь слышишь его, да, Триана?

– Как не слышать! Еще немного, и онвозьмет меня в плен, – ответила я, вытирая щеку.

Ветер был гораздо теплее, чем в Вене. Он необжигал, а нес с собой только свежесть, к которой примешивался слабыйкладбищенский запах. Запах моря с запахом могил, что может быть естественнее?

– Кто этот виртуоз? – спросила я иснова поцеловала его.

Он не сопротивлялся. Я подняла руку,дотронулась до его лба, переносицы, на которой сошлись прямые густые брови.Мягкие расчесанные брови. Темные широкие, но не кустистые, ладонь защекоталиего длинные ресницы.

– Кто так играет? – спросилая. – Это ведь ты? Мы можем протиснуться сквозь толпу? Позволь мне тебяувидеть.

– Это не я, дорогая, нет, хотя я мог быдать ему небольшую передышку, в чем ты скоро сама убедишься. Идем же, увидишьсама. Вон я стою, среди зрителей. Еще один его обожатель. В руке свеча, яслушаю и испытываю дрожь, как все остальные, когда он играет, этот гений,любящий вызывать в зрителях дрожь, любящий зрелища кладбища, освещенногосвечами. Кто он такой, по-твоему, кого я приехал послушать так далеко от Вены,проделав путь по опасным итальянским дорогам – видишь, какие грязные у меняволосы, как обтрепалось пальто. Ради кого я мог проделать этот долгий путь?Конечно, только ради того, кто зовется дьяволом, одержимым, Маэстро, Паганини.

Я разглядела живого Стефана с горящими щекамии глазами, в которых отражались два одинаковых свечных огонька, хотя в руке унего не было свечи, он сжимал рукой в перчатке запястье другой руки и слушал.

– Только, видишь ли, – произнес мойпризрак рядом со мной, отворачиваясь от толпы. – Только, видишь ли… это несовсем одно и то же.

– Понимаю, – ответила я. – Тына самом деле хочешь, чтобы я все это увидела, ты хочешь, чтобы я поняла.

Он покачал головой, словно не в силахсправиться с ужасом, а затем, запинаясь, сказал:

– Я до сих пор на них ни разу невзглянул.

Музыка теперь звучала тихо; ночь подходила кконцу, забрезжил рассвет. Я повернулась. Я попыталась разглядеть могилы, толпу.Но тут произошло нечто совсем другое.

Мы оба, призрак и путешественница –возлюбленная, мучительница, воровка (кем еще я там была?), – мы оба былиневидимыми зрителями, оставшимися без места, но я по-прежнему продолжаладержать в руках скрипку, крепко прижимаясь спиной к его груди, а он так и неразомкнул своих объятий. Его губы прижались к моей шее. Я устремила взглядвперед.

– Так ты хочешь, чтобы я увидела?..

– Да поможет мне Бог.

Глава 12

Это был узкий канал; гондола свернула сБольшого канала на узенькую полоску темно-зеленой вонючей воды между рядамитесно стоящих дворцов с мавританскими окнами, бесцветными в темноте. Огромныетяжеловесные фасады уходили под воду во всем своем великолепии и высокомерии,это Венеция. Стены по обеим сторонам были покрыты густым илом, так что присвете фонарей казалось, будто Венеция поднялась из морских пучин, выставляя подлунный свет ночное гниение со зловещей амбицией.

Я впервые оценила изящество гондолы, этойдлинной лодки с высоко задранным носом, хитро скользящей между каменных глыбпод раскачивающимися шаткими фонарями.

Молодой Стефан сидел в гондоле и о чем-тожарко беседовал с Паганини.

Сам Паганини, казалось, тоже был захваченразговором. Паганини с огромным крючковатым носом и большими выпуклыми глазами,как на многих картинах, в этих глазах горящая драма легко побеждала уродство,создавая ауру магнетизма.

В нашем невидимом окне в тот мир призрак, чтобыл рядом со мной, содрогнулся. Я поцеловала пальцы, сжавшиеся на моем плече.

Венеция.

Из высокого забранного ставнями окна,распахнувшегося в ночь идеальным желтым квадратом, швыряла цветы женщина, оначто-то кричала по-итальянски, и свет лился на бутоны, сыпавшиеся на виртуоза, иеще долго звенели слова, выкрикнутые особым итальянским крещендо:

– Будь благословен Паганини за то, что ониграл бесплатно для мертвых!

Слова, как бусины на шее: середина опускаетсяниже остальных, а тихий вдох приходится на последнее слово – мертвых.

Остальные вторили этому крику. Наверхураспахнулись другие ставни. По крыше бежали люди и сыпали из корзин розы взеленую воду перед лодкой.

Розы, розы, розы.